согласна, по сути, сущности эти правы: надо мычать…
Пастух закончил раскидывать сено, поднял с поверхности пучок каких-то веревок, валявшихся возле главной дорожки, и, приблизившись к стаду, сказал:
— Теперь телки, будем трудиться — быки эти после общения с «просветленной» Еленой просто так не сдвинутся с места, а будут стоять и осмысливать разговор, пока от жажды и голода просто не рухнут — такое уже бывало, — и поэтому мы сейчас поднатужимся и вернем их на созерцательные тропинки, вдоль которых мной уже разбросано сено… Пожевав этого сена, они потом и попьют из неиссякаемого родника незнаний, где Елена держит сейчас копыто задней левой ноги, и, почувствовав прилив сил, продолжат свое созерцание, не связанное с вторжением постороннего мышления. Для этого действия мы, Пастухи, специально держим здесь нечто, похожее на проекционную упряжь, сплетенную из хвостов несущностных непарнокопытных, и трое из вас, впряженные в эту упряжь, будут сейчас маневровыми телками, остальные — толкающими; самого же быка, чтобы вам было не скучно, вообразите себе вагоном из иллюзорного мира, у которого заржавели колеса и который нам нужно вытолкнуть на запасную, узкоколейную ветку…
Приладив в упряжь Марию-Елизавету, Марту и Антонину-гадалку и опутав веревками шею одного из застывших от мыслей быков, Пастух дал команду:
— Маневровые — тяни! Толкающие — навались и толкай!
— А бык, Пастух, не придет в бешенство от всего этого и не раскидает нас всех? — с опаской спросила Джума.
— Главное, — ответил Пастух, — не напомнить быку, что у него есть рога, поэтому я и не буду тянуть его за рога — что облегчило бы ваши усилия, — а буду щелкать бичом.
Три телки потянули быка в сторону тропинок, остальные уперлись лбами в заднюю часть быка, сам же Пастух дважды щелкнул бичом, и бык тяжело, но все же сдвинулся с места и потащился вперед, оставляя в поверхности борозды от копыт. Так, постепенно, сопя и пыхтя, телки доволокли созерцателя до первой тропинки, после чего Пастух сменил «маневровых», поставив в упряжку Розу, Овсянку и Марию-Елизавету. Дотащив до тропинок второго быка и чуть не валясь от усталости, телки увидели, что три остальных быка сами пошли к тропинкам, и облегченно вздохнули, поняв, что, к счастью, «маневры» закончились.
На этом, правда, не совсем закончилась эпопея с синей травой, поскольку, вернувшись к дороге, изгибом своим оказавшейся не так уж и далеко от места обитания быков, все телки почувствовали в телах страшную ломоту, в головах — помутнение, близкое к обмороку, а в желудках своих такой сильный голод, что он вызывал просто нестерпимую боль.
— Оно и понятно, — холодно-значительным тоном сделал вывод Пастух, выслушав жалобы телок. — Это — ломка после синей травы! — и добавил, еще более значительно: — Оно и понятно, что голод! Это — жор после синей травы, — и двинулся по дороге вперед, бросив телкам: — Плетитесь за мной, доходяги.
Стадо, похожее теперь на толпу каких-то искалеченных особей, поплелось, как могло, за своим Пастухом, шатаясь, виляя и, кажется, чуть не падая, и если бы не Джума, которая подталкивала согуртниц, бегая от одной к другой, остановилось бы, наверно, совсем, легло на дорогу и не стало бы двигаться дальше.
За поворотом, после очередного столба, телки увидели небольшое строение, похожее на сарай, но, в отличие от прежних построек, встречавшихся стаду, закрытое на большой амбарный замок — предмет, явно перемещенный в реальность из проекционной иллюзии. У Пастуха в руках уже оказался ключ, которым он открыл со скрипом этот замок и, обернувшись к телкам, сказал:
— В амбаре этом находятся запасы пшеницы, ячменя и овса, выращенные из зерен, занесенных на плоскость небесными птицами, и предназначенные, как лакомство, исключительно для избранных особей, а также для особо одаренной непарнокопытной скотины — лошадей и коней, помогающих Пастухам, когда это нужно, направлять бег табунов, — но, поскольку до травы еще далеко и состояние ваше плачевно, я позволяю вам одноразово набить животы этим изысканным фуражом, не предназначенным для обычных коров и быков и поэтому хранящимся под замком, — и Пастух открыл двери сарая, приглашая телок к обеду.
Одиннадцать сущностей, казавшихся сами себе полуживыми, кое-как протиснулись в этот амбар и долго поглощали зерно, набивая себе животы, после чего напились воды из неиссякаемой лужи, оказавшейся за сараем, и, почувствовав себя значительно лучше, разлеглись на поверхности вокруг Пастуха, набираясь уверенности и сил для дальнейшей дороги по великим столбам.
— Что же, — стал рассуждать Пастух, соорудив большую козу, дав послюнявить ее Ириске и выпустив облако дыма, — Подслушиватель, можно не сомневаться, уже донес до высшего разума о том, что произошло на поляне, и поэтому мы сейчас предпримем покаянные шаги, чтобы смягчить гнев Хозяина и то наказание с его стороны, которое не может быть применено к телкам первого круга, но неумолимо постигнет вас на круге втором — за то представление, которое вы устроили на поляне.
— А что, Пастух, означает «предпримем покаянные шаги»? — спросила Антонина-гадалка.
— Очень просто: мы побредем к большому холму, куда направляется Катерина, терпеливо отстоим очередь из самой разной скотины и не просто отдадим дань уважения святыне на вершине холма, как это показательно делает любой гурт первого круга, но теперь уже и покаемся в нехорошем — вы промычите, как можете, что каетесь в совершенном: в жевании и нюханье синей отравы, я — что виноват в недогляде, после чего и продолжим наше движение к нулевому столбу, мысленно обратив свои взоры к Создателю и Намерению, которые видят из недосягаемых сфер каждый наш шаг — я тут уравниваю перед непостижимым разумом и Пастухов и всех остальных.
— А что это за святыня, Пастух? — спросила Джума. — Вы уже упоминали о ней, но не ответили, что она из себя представляет…
— Есть на плоскости и под сводом только одна святыня, — ответил Пастух, — которой поклоняются гурты, стада, отары и табуны, а также и Пастухи, Гуртоправы и высшие Пастухи, и состоит она из бесценных вещей: растрепанной пастушьей сумки, изжеванной тюбетейки, обрывка бича, сплющенной металлической табакерки, вид которой всякий раз вызывает у меня отчаянье и гнев, и вечно живой слезы Пастуха — единственного, что существует в нас, Пастухах, плотского, не эфирного… Вещи эти, как и слеза, принадлежали Пастуху по имени Еремей…
70. Еремей
— Начну с того, телки, — продолжил Пастух, — что большинство обыкновенных погонщиков, к которым принадлежу и я, даже дважды Пастух, не имеют имен. Но есть Пастухи, изначально по воле Создателя и желанию Намерения носящие имена — таких единицы, и занимаются они не обычной пастьбой
