Катя.
Канат разматывался и разматывался. Вот уже были видны ржавые крыши домов. Город нацелился на них дворами-колодцами.
– Смотрите на реку, – посоветовал Федор Петрович.
Огромное серебристо-серое тело Невы ползло мимо города. Вдалеке виднелся залив, корабли.
– Скоро Кронштадт будет видно, – похвастался Оффенберг.
Справа, из глубины материка, шла туча. Серо-синяя. Барон приложил руку ко лбу. Это движение не укрылось от Кати, она слишком хорошо знала по отчиму, чем для контуженных кончаются такие тучи.
– Начинайте читать стихи, – потребовала девушка.
– Что? – не понял воздухоплаватель. Внезапный порыв ветра уносил слова. Он высунулся из корзины, чтобы показать своим: мол, сматывайте. Те уже и так поняли. Шар начало болтать.
Федор Петрович выпрямился, чувствуя, как мозг в голове встал на место чуть медленнее, отставая от движений тела. Перед глазами на секунду появилась чернота.
– Читайте стихи, – снова потребовала Катя по-немецки.
– «Был у меня товарищ, по милости Небес», – подчинился барон, не осознавая, что делает.
Катя узнала строчки Уланда.
– «Вдруг свистнула картеча…» – передразнила она спутника, и в следующую секунду, держась за веревочные тросы, шатнулась к нему. Ее губы вжались в его рот – никакой нежности. Удар ветра. Но, чтобы он не сомневался, что это не случайность, девушка пошевелила языком. Фу, курит, что ли?
– Вы женаты? – спросила она.
– Нет, – ошалело отозвался барон.
– Я подойду? – и, не дожидаясь ответа, констатировала: – Подойду.
Оффенберг был потрясен. Его рыбья, хоть и очень храбрая, немецкая кровь была не в силах противостоять такому напору.
– Я старше вас лет на двенадцать, – выдавил он. – Меня ваш батюшка живьем съест.
– Не съест.
Барон еще секунду подумал.
– А вы разве не потому это сделали, чтобы досадить принцу?
Барышня фыркнула.
– Какому принцу? Этому, который сейчас вам всю корзину заблюет? – Ее презрению не было границ. – Лучше скажите: голове легче?
Очень даже.
Канат сматывали быстро, опасаясь откровенного шторма, поднимавшегося над домами. Женщины достали зонтики. Первые тяжелые капли ударили о землю, взрыв песок на Марсовом поле.
– При дожде хуже? Лучше?
– Лучше, – выдавил из себя Оффенберг.
– Тогда проводите меня до матери, – голос Кати дрогнул, и Федор Петрович понял, что его бедовая спутница, не испугавшаяся ни высоты, ни качки, опасается трепки от родни.
По полю бежали персы. Они начали вытаскивать своего зеленого, как знамя пророка, принца и дружно причитать.
– А если б я его выронил! – в священном ужасе произнес генерал.
– Ну и выронили бы, – беспечно бросила Катя. – Что было бы?
– Для меня? – Барон быстро глянул на крепость через реку. Желтая на фоне сизого неба Петропавловка выглядела особенно угрожающе.
Они поднялись на трибуну и приблизились к Лизавете Андревне, которая, хоть и стояла прямо, уже издалека напоминала вопросительный знак.
– Маман, – сказала Катя, присев в глубоком реверансе. – Барон Оффенберг делает мне честь, прося моей руки.
Достойная дама перевела глаза на генерала. Тот развел руками.
– Ты хоть об имени у Федора Петровича спросила? – укорила дочь госпожа Бенкендорф.
– Теодор Петер…
– Ульрих Вильгельм, – подсказал ей жених.
– Правда хорошо, что не Христофор? – голос Кати звучал язвительно.
– Обещаю беречь вашу дочь, – быстро сказал барон, вспоминая, что обычно говорят в таких случаях. – Не подвергать ее опасности и всячески защищать.
– Это как получится, – задумчиво молвила Лизавета Андревна, глядя на бредущих по полю персов. – Вам надо переговорить с моим мужем. – Она понимала, что «кизилбашика» не будет, но всего через год ее ждут другие внуки. А она к этому совсем не готова. Давно ли сама бросила рожать? Что нужно думать о свадьбе. Выколачивать из бабушки обещанное приданое. Словом, всякий раз, когда одна беда минует, ступенька окажется преодоленной, открывается новый вид на новые задачи.
«А Фикельмон права, – подумала госпожа Бенкендорф. – Мы бежим на небо, чтобы по возвращении земные тревоги рухнули на нас с новой силой». Сейчас на бедную Лизавету Андревну очередные тревоги упали в прямом смысле с небес.
Эпилог. Фаль на сердце
– Оффенберг – не самое худшее, – сказал поздно вечером муж, когда они уже лежали в спальне. – Весьма достойный человек. С некоторыми средствами. И есть хорошее поместье в Баварии, как я слышал. Уточню.
Лизавета Андревна вздохнула.
– Давай венчаем ее вперед сестры, – попросила она, – а то до гробовой доски нам не простит.
– Давай, – согласился Александр Христофорович. – Выходит, я зря принца сегодня побил?
– Как побил? – всполошилась жена. – А государь что скажет?
Шурка уже готовился задремать.
– Не блажи. Так, не сильно. Поучил только.
Он был собой очень доволен. И, по совести, доволен Катькой. Молодец. Сама в лужу села. Сама вылезла. Ему предстояло только тряхнуть бабушку – вынь да положь приданое. Но это теперь, когда он пристроил и облагодетельствовал всю бибиковскую родню, не представлялось таким уж трудным делом. Сами дядья, дорожа своими служебными местами, насядут на старуху.
– Ехать нам теперь в Фаль? – не унималась госпожа Бенкендорф.
– Конечно, ехать. Там парк разбивают. Хозяйский глаз нужен. Я мечтаю там оказаться.
На том и заснули. Хотя Лизавета Андревна еще ворочалась. Оставь его одного! А потом собирай сплетни по всему городу!
* * *
На следующий день Александр Христофорович отправил Жоржа в действующую армию.
– Будет обидно, если Константинополь возьмут без тебя. Наши уже в восьмидесяти верстах от столицы.
Юноша помялся.
– Вы усылаете меня специально, чтобы без помех выдать Елену Павловну замуж за князя Белосельского?
Отец нахмурился. Так что стало ясно, лучше бы Жорж откусил себе язык.
– А если бы и так? Какие, сударь, вы имеете возражения?
«Я ее люблю!» – кричало лицо молодого человека.
– Рановато в амуры ударились, – отрезал Бенкендорф. – Право на брак надо еще выслужить. Полковниками порядочные люди женятся. Полковниками. Лучше генералами, как Оффенберг.
Жорж опустил глаза.
– Белосельский молод. У него состояние, – смягчился отец. – Титул. Имя. А у вас? Даже личного дворянства пока нет.
«О тебе же, дураке, я и забочусь. Потому и отправляю в армию. Выслужи, ну выслужи хоть что-нибудь, чтобы я потом мог орденок… лишний чин… С состоянием как-то разберемся».
– Она его не любит, – упрямо мотнул головой Жорж. – Вам ли, женившемуся по своему выбору, меня не понять?
Александр Христофорович поднял глаза, и последние слова закипели, как вода, на губах у юноши. Жжется!
«Если бы в младых летах мне позволили жениться по любви, ты бы сейчас носил мое имя». Да, потом он полюбил Лизавету Андревну. Но Жоржина… вечная заноза, которую не вытащить из сердца.
– Я повторять не стану. Вы, Георгий Александрович, едете на Балканы, – отчеканил отец. А потом добавил уже куда снисходительнее: – Пока о свадьбе Оленки речи не будет. Нам бы Катькин хоровод расхлебать.
У Жоржа отлегло от сердца.
– А полковник Александер? Что будет с ним? Он мне очень помог в Москве. Многому меня научил…
– И что? – фыркнул начальник III отделения. – Государь теперь должен принять его чином выше в русскую армию?
Такого Жорж, конечно, не ожидал.
– Твоему невольному другу теперь и дома будет несладко, – сообщил Александр Христофорович, откидываясь на спинку стула. – Он ведь служил Ост-Индской компании. Хотелось бы и в Лондоне его как-то оставить за нами. Связать с нужными людьми в посольстве. – «С сестрой…» – Жаль, он тут
