— Эй, парень! Да ты непослушный! Так не пойдет. Проваливай отсюда. Она не хочет тебя видеть.
Расширенные зрачки, покрасневшие ноздри.
— Почему бы тебе не пойти в туалет и не покурить травки.
Это странный способ признаваться в любви.
Когда я вижу только твою печаль.
Если тебе просто надо выплакаться.
Найди кого-нибудь другого...
— Ладно, хватит болтать.
Легкий щелчок утонул в громкой музыке, но Николас заметил предательский блеск стального лезвия.
— Жюстина.
— Оставь ее в покое. — Рука пуэрториканца опустилась. — Вот, получай.
Его движение было очень быстрым и ловким. Он научился этому на улице, где есть только одно правило: выжить любой ценой. Такие люди иногда опаснее профессионалов — в силу их непредсказуемости. Восьмидюймовое лезвие могло за какую-то долю секунды вспороть Николасу живот.
Он блокировал удар левой рукой, а правой ударил пуэрториканца в бок. Не было слышно ничего, кроме музыки; их яростные движения сливались с движениями танцующих в едином мощном потоке.
У пуэрториканца отвисла челюсть, и его голова откинулась назад, прямо как на картине Мунка “Крик”. Он попытался выпрямиться, но Николас ткнул его носком ботинка в подъем правой ноги. Пуэрториканец закачался на глазах изумленных соседей и, падая, задел кого-то вытянутой рукой.
Все это выглядело довольно комично, но Николасу было не до смеха.
И вот мы здесь Волшебный миг
Среди нитей, из которых ткутся мечты...
Жюстина посмотрела на человека, распростертого на полу; рядом с ним лежал нож.
— Жюстина...
— Как ты меня нашел? Что тебе надо?
— Жюстина.
— Я больше не могу. Прошу тебя, прошу. Неужели ты не понимаешь, я...
И вот ты
Несешься, как демон
От станции к станции...
— ... оплакивала тебя.
— Жюстина, я пришел сюда...
— Мне теперь все равно.
— ... чтобы сказать, что я люблю тебя.
Слезы катились из ее глаз. Воздух был насыщен музыкой: натужные голоса, вкрадчивый завораживающий ритм.
— Прошу тебя. — Слышит ли она его? — Я люблю тебя. — Жюстина вдруг прижалась к Николасу. — Жюстина, я...
Это не побочное действие кокаина
Должно быть, это любовь
Слишком поздно благодарить
Слишком поздно снова опаздывать
Слишком поздно ненавидеть
Слишком поздно...
Слишком поздно...
* * *
— Я плакал на песке перед твоим домом; такого со мной еще не бывало.
И Николас подумал, лежа на диване рядом с Жюстиной: “Ты не прав, Кроукер. Я тоже способен чувствовать”.
— Ты не должен этого стыдиться.
— Я и не стыжусь.
— Я счастлива. — Жюстина погладила его тонкими пальцами. — Оттого, что хоть чем-то тебе помогла. — Чулки на ее ногах шуршали как крылышки цикад. — Как ты помог мне.
— Это новое для меня чувство. — Жюстина видела, как глаза Николаса обращаются куда-то внутрь.
— Я обошелся с тобой очень жестоко. Но это... это была самозащита, своего рода инстинкт самосохранения. Я вдруг понял, как близко ты подошла к моей душе, и это напомнило мне...
Ее длинные волосы коснулись его плеча.
— О чем...
— О море; это было много лет назад, в Японии. О пароме в густом тумане. — Николас замолчал, но его губы оставались полуоткрытыми, как это иногда бывает у спящего. — О девушке, которую я когда-то любил. Вся беда в том, что я думал, будто люблю ее до сих пор.
— Где она теперь?
— Не знаю. — Жюстина чувствовала, как поднимаются и опускаются его грудь и живот, мерно, будто прилив и отлив. — Она сказала мне, что любит меня. И она меня убедила — о, она умела лгать как никто другой.
Жюстина улыбнулась в темноте.
— Если бы ты был женщиной, ты бы сразу почувствовал ложь.
— Иногда я думаю, что секс — это для животных. Некоторое время тишина нарушалась только далекими звуками улицы. Жюстину поразили не столько его слова, сколько горечь в его голосе; она поймала себя на непреодолимом желании угадать, что же произошло между ним и той девушкой.
— Я ревную, — сказала Жюстина и подумала, что страшно рискует. — Я завидую ей, потому что ты столько ей отдал. — Он тихо лежал рядом с ней. — И это навсегда, Ник? — Он снова ощутил прикосновение ее волос. — Кого ты хочешь этим наказать?
— С ней... я почувствовал... — Голос Николаса звучал напряженно. С чем он боролся?
— Что?
— Ничего. Просто это было сильное чувство.
— Это так ужасно?
— А потом она бросила меня. Она ушла с... — И Николас, задыхаясь от стыда, рассказал ей то, о чем никогда никому не рассказывал.
Жюстина прикоснулась к его уху теплыми губами.
— Николас, раздень меня.
Николас потянулся и с треском расстегнул замок. Ее груди бледно светились в свете камина, как гребни волн на утренней заре. Николас почувствовал, как накатывает приливная волна и покрывает все его тело.
— Мне так недоставало тебя.
Жюстина почувствовала, как прошлое отпускает его.
— Да. Мне тоже. Без тебя я казалась себе такой старой и усталой. — Она стряхнула с себя блузку.
— Жюстина, я люблю тебя.
Блеск в ее глазах манил Николаса как маяк на родном берегу.
— Повтори еще раз.
— Жюстина, иногда слова не имеют никакого значения.
— А что имеет значение? Николас обнял ее.
— Я буду держать тебя, — прошептал он. — А ты держи меня. Пальцы Жюстины пробежали по его коже.
* * *
Фукасиги, мастер кэндзюцу, проснулся на рассвете. В этот ранний час все было окутано туманом; знакомые очертания проступали неясно, словно на картине пуантилиста.
Его разбудили какие-то смутные мысли. Он сразу же подумал о Николасе.
Значит, пришло время. Несмотря на всю свою мудрость, Фукасиги почувствовал, как страх касается его своими легкими щупальцами. Он часто думал об этой минуте долгими бессонными ночами. Теперь он понял — он обманывал себя, надеясь, что этот день может никогда не наступить.
