— Причин, не возражаю, может быть, много. Но вы, Евгений Николаевич, так ведь и не ответили на мой вопрос.
Ах да, — как бы спохватился Никольский, — тут вы правы. Но боюсь, мой ответ вас не обрадует: не знаю. Я даже представить себе не могу. Но если мы уж заговорили о высказываниях великих, обратитесь к древним римлянам: кому выгодно? Вам же это известно с институтской скамьи, верно?
— Согласен с вами, но разве выгодно, к примеру, тому же Молчанову убрать Мирзоева, Дергунову — Тарасюка, а Суханову — Дергунова?
—А почему нет?— почти изумился Никольский. — Это же обычная по меркам некоторых наших новых бизнесменов конкурентная борьба. Первоначальное накопление капитала, вспомните, что в свое время происходило в той же Америке. Ничего не вижу тут необычного.
— Ну хорошо, я просто назвал фамилии в порядке поступления дел, вы меня понимаете. И все они, прошу отметить, партнеры, все — почетные гости на приемах у Мирзоева. У нас имеется такой список. А вы там не значитесь.
— Конечно, я ведь был уже, если выражаться вашими словами, «убран». В Лефортово, в Бутырку.
— Простите, просто к слову, а в Бутырке вас бросили в камеру, где сидели уголовники — воры, убийцы, рэкетиры, так?
— Да, но к чему вы?
— Я ж говорю, к слову. Вот вам, Евгений Николаевич, еще один казус нашей слепой Фемиды. Это же абсурд — помещать в одну камеру людей, совершивших умышленные убийства и — от незнания — рядовые хозяйственные ошибки.
— Увы, я лишь свидетель и жертва этих ваших казусов. И как вы хотите, чтобы я отреагировал?
— Значит, исходя из ваших слов я так могу понять, что, если бы между вами и вашими партнерами, бывшими разумеется, не произошло разрыва, не исключено, что и вы могли бы оказаться в том списке постоянных гостей?
«Господи, что ж не звонит Романова-то?» — думал между тем Саша, ведя с Никольским несколько странный для следственного кабинета диалог. Но он же сразу предупредил, что это лишь первая ознакомительная беседа. Вот если бы сейчас позвонила Шурочка...
— Вы знаете, возможно, однажды меня бы включили. Но так же быстро и вычеркнули бы из списка. Я не любитель и не сторонник подобного рода времяпрепровождения, напоминающего оргии наших предков. И тем более терпеть не могу этих показушных, жирующих нуворишей.
— А разве там бывало что-то непристойное? — простодушно удивился Турецкий.
Никольский внимательно посмотрел в глаза следователю по особо важным делам, но не обнаружил и намека на подвох или скрытую иронию.
— Но вы же, вероятно, занимаясь этим делом, как мне представляется, не могли не окунуться в атмосферу этих действ? Хотя бы исходя из показаний очевидцев. Я правильно говорю, поскольку не силен в юриспруденции?
— Ну как вам сказать? — Турецкий равнодушно пожал плечами, словно речь шла для него о факте незначительном и малоинтересном. — Нас больше интересуют причины покушения... Исполнители. Кстати, с последним нам повезло: взяли мы снайпера-автоматчика. Вместе с оружием. Так что тут все чисто сделано.
Говоря это, Турецкий не сводил глаз с Никольского, наблюдая за его реакцией. Крепкий мужик. Воля сильная. Ничем себя не выдал, не проявил интереса.
— Ну вот, — так же равнодушно заметил и Никольский. — А говорите, что не знаете убийцу. Нашли же. Молодцы.
Исполнителя нашли. К счастью, и мы, наконец, научились раскрывать заказные убийства. Но за ним, как нам стало известно, стояли другие, более крупные фигуры, которых он назвал. И это уже уголовный мир — по три, по пять судимостей за плечами, «ходок» — как они выражаются. И снова вопрос: на кой черт эти дела уголовникам? Есть версия, что их и направляет чья-то крепко заинтересованная личность с рукой твердой и щедрой. Ну вот взять того же Молчанова. За что он вас так ненавидит, что готов подставить?
— А вы займитесь его делами — и многое сразу прояснится. Извините, не мое дело давать вам советы, но только попробуйте копните поглубже. Видит Бог, много там найдется интересного.
— Благодарю, — улыбнулся Турецкий. — Уже копнули. И даже дело возбудили.
— Вот и славно, — без тени злорадства констатировал Никольский. — Давно пора.
«Не звонит!» Очень не хотелось сейчас Саше раскрывать перед Никольским имена Фиксатого и Барона. Пока достаточно и снайпера с его показаниями, если, конечно, все это имело отношение к собеседнику. Но по его реакции выводов никаких не сделаешь. А может, все-таки стоит рискнуть? Или еще немного обождать?
Никольский всем своим видом, манерой держаться, говорить, слушать будто распространял какие-то непонятные волны доброжелательства и покоя. Турецкий прямо-таки кожей ощущал их и уже подумывал, что будет очень жалеть, если именно Никольский окажется разыскиваемым преступником.
Скажите, Евгений Николаевич, вот еще о чем, — сказал Турецкий, словно стряхивая с себя оцепенение. — Только хочу вас предупредить: в данном случае меня интересует именно психология такого человека, как вы, или те же Молчанов, Суханов, какой-нибудь Сучков в конце концов, — я имею в виду не ваши личные позиции, а общий, если так можно выразиться, взгляд на вещи крупного бизнесмена, финансиста, госчиновника, облеченного гигантской властью и имеющего возможность курировать и бизнес, и финансы. Представьте себе, что однажды обстоятельства ставят его перед необходимостью совершить преступление, чем бы оно ни было оправдано — обостренным чувством справедливости, нанесенной смертельной обидой, кровной местью и так далее. Так скажите, смогли бы, например, вы пойти на убийство. Не сами, нет, зачем, когда можно заплатить хорошие деньги и киллер найдется. По-моему, даже такса имеется: в зависимости от общественной значимости клиента — от десяти до ста тысяч долларов.
— Я? — поднял брови Никольский. — Вы знаете, когда сидел в одиночке и, чтобы не сойти с ума, разговаривал с мухой, да-да, именно с мухой, единственной, кроме меня, живой душой в камере, то верно, думал: вот дайте только выйти отсюда, и я вас всех так накажу, что ваши дети и внуки запомнят! А вышел и... — Он обескураженно развел руки в стороны. — Не гожусь, видно, для таких решительных действий. Разорить, пожалуй, смогу, а убить?.. — Он отрицательно покачал головой.
Зазвонил телефон. Все в Турецком рванулось к нему. Но он сглотнул комок, вдруг перекрывший горло, и, любезно извинившись перед Никольским, недовольно снял трубку и выслушал долгожданное сообщение Шурочки, которая почти кричала, отчего трубку пришлось очень крепко прижать к уху.
— Санька! Молодец! С десятого по двадцать первое октября они сидели в одной камере — Никольский и Барон.
— Я все понял, — лениво процедил Турецкий.
— Ты чего? — возмутилась Шурочка. И вдруг до нее дошло: — Он у тебя?
— Да-да, разумеется, я тоже так думаю, — кивая, словно его мог увидеть звонивший, цедил Турецкий. — Большое вам спасибо за участие.
Он положил трубку, задумчиво посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Никольского и, словно вспоминая, на чем закончился их разговор, снова кивнул и заметил больше даже для самого себя, нежели для Никольского:
