обняла за шею. Не могло быть и речи о том, чтобы с ним расстаться. Даже если им отмерено совсем немного дней вместе, она проведет их с муҗем, в любви и нежности, а не во враждебном королевском дворце, где не отец,так король примется решать ее судьбу.
Ну уж нет. Ее судьба – быть рядом с Бертольфом. И, как верная жена, она разделит его участь.
Не думая больше ни о чем, она самозабвенно целовала гладко выбритое лицо мужа, наслаждаясь прикосновением чувствительных губ к его коже. От него все еще слегка пахло лесом, костром и травами – и немного медовым соусом. Осмелев, она игриво прикусила его губу – он ответил порывистым, глубоким поцелуем. Его руки нетерпеливо сминали на ней рубашку, искали прикосновений – дерзких, волнующе откровенных.
– Берт, - прошептала она, запрокидывая голову, в то время как губы мужа жадно скользили по ее шее.
– М-м-м?..
– А помнишь… нашу первую ночь после свадьбы?
– Я мылся сегодня, - буркнул он и щекотно лизнул ямочку между ее ключиц. – И бороды у меня теперь нет.
– Я не о том…
Бертольф приподнял голову и настороженно заглянул Леанте в глаза.
– А о чем?
– Ну, ты тогда хотел…
Она смущенно потупила взор и прикусила губу. А затėм легким движением плеч сбросила с себя развязанную у ворота рубашку, повернулась к нему спиной и замерла, прислонившись обнаженными плечами к его груди. Бертольф на мгновение замешкался, а затем рассмеялся, сгреб ее в охапку и игриво куснул в изгиб между шеей и плечом.
– Ты ведь леди, а не кобыла.
Щеки Леанте запылали так, что еще немного – и воспламенили бы комнату.
– Я передумала.
Она рванулась, пытаясь высвободиться, но не тут-то было: кольцо сильных рук сомкнулось вокруг нее железной хваткой.
– Нет уж, поздно. - В голосе Бертольфа проскользнули низкие, хрипловатые нотки. Он запустил пятерню ей в волосы у затылка, сгреб несколько прядей в кулaк, жарко задышал ей в шею. - Будь моей, Леанте. Только моей.
Если прежде их единение до краев переполняла нежность,то теперь Леа назвала бы проиcходящее безумием. Жажда, страсть, необузданная дикая сила хлынули из Бертольфа через край. Леанте впервые ощутила, каково это – подчиняться сильному мужчине. Покоряться по доброй воле, доверяя и раскрывая перед ним всю себя. Таять в его руках, захлебываться стонами, задыхаться в урагане желания…
В изнеможении упала она на постель,и Бертольф,тяжело дыша, рухнул рядом, властно подгреб ее под себя.
– Лėанте, сокровище мое, - прохрипел он, зарываясь лицом в ее разметавшиеся по подушке волосы. – Кажется, я понял, что значит любить женщину.
«И я поняла», - улыбнулась она своим мыслям, придвигаясь к нему еще теснее.
Вскоре он заснул – как был, лицом вниз: видимо, лежать на спине все еще было больно. Леаңте, стараясь не тревожить его сон, долго смотрела на словно вылитое из бронзы тело мужа в неярком пламени догорающих свечей. Наблюдала за тем, как постепенно расслабляются напряженные мышцы. Как блестят на исполосованной спине крохотные капельки испарины. Водила пальцами вдоль темных уродливых отметин, всей душой желая стереть их с его тела, унять его боль.
И думала о том, что любой ценой обязана примирить своего отца со своим мужем.
ΓЛАВА 25. Между камнем и молотом
Утро встретило Берта ярким солнечным светом – и мрачное настроение, с которым он поднимался в спальню еще вчера, теперь странным образом превратилось в беспочвенную, но почти осязаемую надежду, а лучше сказать, уверенность – в том, что все почему-то непременно должно сложиться хорoшо.
На крепостном плацу к утренним учениям строились солдаты. Дунгель что есть духу костерил новобранцев, в благоговейном ужасе таращивших на него красные спросонья глаза.
– Я сколько раз должен повторять?! Первый сигнал – побудка! Второй сигнал – все стоят на построении! Успел надеть штаны, не успел – солдат! обязан! быть! на месте!
Голoc у Дунгеля по утрам имел особенно неприятную тональность. Берт украдкой потеребил зазвеневшее ухо и с некоторым сочувствием посмотрел на недотепу-солдата, переминавшегося с ноги на ногу перед свирепым йольвом. Лет семнадцать, а может,и тех нет. Казенная стеганка с чужого плеча, вся латаная-перелатаная. Обувка – и того плоше. Глубоко под ребрами всколыхнулась полузабытая досада на королевский обман. Вместо крестьян заботливый государь Гойл подсунул ему полудохлых каторжников, а вместо вышколенных гвардейцев, способных встать на защиту приграничной крепости – вот этих желторотых мальчишек из окрестных деревень.
А куда, к слову, подевались каторжники?
– Это что?! – продолжал разоряться Дунгель.
– Дык… форма, господин йольв!
– Я и сам вижу, что форма! Доспех где?! Где доспех, я тебя спрашиваю?!
– Дык… не успел, господин йольв!
– Не успел?! А лысого взъерошить ты успел?! Я сколько раз должен повторять, что солдат! на построении! обязан! быть! одет! по уставу!
– Дык… вы ж сами сказали: «успел штаны надеть, не успел»… вот я и не успел!
– Гвардеец Друм!
– Я, господин йольв!
– Ты – недоумок!
– Но…
– Исполнять!!!
– Понял, господин йольв!
– Α ты! – рявкнул Дунгель уже на другого бедолагу, кoнопатого и рыжего, словно младший брат самого раскипятившегося йольва. - На какой бок ножны нацепил?!
– На правый, господин йольв!
– А должен на какой?!
– Так я ведь… левша, господин йольв!
– Левша он! Ты вообще свою железяку в руках хоть раз держал?!
– Э-э-э… ну, держал…
– Ну-у-у?! Сиськи мну! Понукай мне еще! На вопрос отвечать, когда тебя спрашивают! Убивать тебе хоть приходилось, сопляк?
– Э-э-э… не знаю, господин йольв!
– Как так «не знаю»?!
– Я при армейских казармах подмастерьем кухаря служил,так что кто его знает…
За плечом Берта раздался сдавленный смешок. Скосив глаза, он увидел… незнакомца.
Незнакомца с глазами и носом Халля. Гвардейский подлатник с желтой лентой йольва, нашитой наискосок груди, до сегодняшнего утра тоже принадлежал Халлю. В осанистой фигуре незнакомца определенно угадывалась аристократическая стать Халля, но…
– Дельбухи дери твою бабушку через седьмое колено! Ты что с собой сделал?!
– А что?
