свою мягкую, добрую душу.
И социализм — из той же аптеки наркотиков, сколько бы ни клялись мы, что "выбираем" его идеальные формы и конкретные социальные достижения. В Швеции социализм и в Кампучии социализм — какой мы выбираем? Ах, свой, отечественный? Так он у нас всегда один: казарма. Все тот же рок над нами: воевать без продыху; вся история — сплошная война, не вовне — так внутри; и строй всегда соответствующий: воинский, военный, лагерный, походный, казарменный, солдатский. Две мировые войны сдюжить с "доброй душой" — можно? Вот и вывернулась страна в реальный социализм с идеальным коммунизмом в башке, вот и подвела под себя "партийную власть" в параллель государственной. Абсурд? С точки зрения формальной логики — полнейший. Но с точки зрения реальной, военной логики — выход единственный: нанизать организм народа на стальной стержень. Чтоб не разваливался в драке.
Скажете: какой же это выход, когда Советская власть вдесятеро подданных угробила сравнительно с царской!
Да, так. Но ведь XX век вообще не знает себе равных по жестокости: везде вдесятеро покрошили. А уж зачем две мировые войны на наш век пришлись — это спросите у Господа Бога. Или у немцев, которые нас убивать приходили. Или у императоров Вильгельма и Николая: зачем не договорились?
Упирается все — "в империи". Пляшем на обломках: развалилась последняя. И братья вчерашние радуются: русские-де всех хотели захомутать, пригнуть до себя. Чушь! Империя возникла не как РУССКАЯ, она возникла как "всемирная", "вселенская", "кафолическая", "древнехристианская". Как наследница Рима. Именно Рима, а не Италии. То есть дело это было не национальное, а всечеловеческое, национальных дел тогда вообще еще не было, а сбивались воедино племена, народы, народности. И русских не было, а соединились они из славян, финнов, татар, литовцев, немцев и всех, кто шел сюда, возникли как РЕЗУЛЬТАТ сложения этнических сил. ПО ХОДУ попытки решить мировую задачу. И культура великая, и великая литература — все выстрадано только потому, что великую задачу решить пытались. Гоголь-то где осуществился? В Нежине? Или все-таки в Петербурге?.. Да, простите, в Санкт-Петербурге.
Называйте это "империей", "совдепией", "соцлагерем", как угодно, но это единая трагическая история народов, которым надо было выжить в евразийском пространстве, и никакого "куска" вы из этой истории не вымараете. Все наше. Сколько бы ни переставляли памятники и сколько бы ни перешивали флаги. Был один способ выжить: "империя" — "империя" и сложилась. Будет шанс выжить порознь, раздробившись, обособившись, — расточится империя. Ни радоваться, ни убиваться тут нечего: людьми придется быть при любом варианте. И при любом варианте это легко не будет.
Скажете: а как же другие народы обошлись без гигантомании?
Отвечу: не обошлись и другие. Везде были попытки "выжить вместе", а уж на нашем евразийском блюдце, без естественных рубежей, на продуваемом ветрище — и говорить нечего: не так, так эдак бы объединились, не под "русским", так под "литовским" именем, под "татарским", "польским", "немецким", но все равно: только в великом единстве. Сменяется эпоха, позволяет технология выжить не гигантскими конгломератами, не сокрушительными классовыми армиями, а "микроструктурами", — разбегаются армии, дробятся империи. Только не тешьте себя иллюзиями, что вот, мол, наконец человечество выходит на путь истинный. Человечество всю историю крутится МЕЖДУ тем и этим путями; эпохи империй чередуются с эпохами дроблений. Сейчас — дробимся. Хорошо. Но не обольщайтесь: цена будет огромная. И не только на нефть. Распад огромного государства — это не крушение "империи зла", о которой читал нам проповеди президент Рейган, это отказ от мировой задачи. Это МЫ отказываемся от мировой задачи. Не сдюжили, надорвались. Провинциальным убожеством, национальным самодовольством, комплексами местнической неполноценности заплатим за жизнь в "отдельных национальных квартирах". Хотя, может быть, НА СВОИХ КУХНЯХ наконец-то наедимся досыта. Если, конечно, работать начнем, а не у соседей клянчить.
Больно думать об этом. Тоска.
Итак, что реально происходит? Национальный распад при социальном параличе. Социальные структуры никак не сдвинутся с места, зато национальные — взорвались. Как по разбойному свисту, разбегаются от нас вчерашние братские народы. Когда-то шли СЮДА, теперь бегут — ОТСЮДА. Как от прокаженных. Это — первая ужасная правда. А вторая — та, что мы, русские, и сами от себя рады убежать. Собственную историю растоптать готовы, на собственных похоронах пляшем. Ликуем: победили! Семьдесят пять лет жили и мучились, слава богу, выяснилось, что зря! "По ошибке"! Эта правда о нас для меня еще и пострашней первой. Впрочем, одна от другой неотделима. Вместе они нас и настигают: внешнее одиночество и внутренний распад.
Вот это и мешало мне пойти к "Белому дому". Хотя знал: лучшие люди моего поколения — там. Мои единомышленники, сподвижники прошлых лет — там. И лучшие, чистейшие из молодых — там.
Я видел их в следующие дни — этих молодых ребят, проведших там ночь. Они говорили, что никогда не переживали большего счастья, чем под дождем, в ожидании танков, в готовности лечь под гусеницы. Они говорили, что в те часы родилось новое поколение людей. Они говорили, что в ту ночь Россия стала другой.
Я был потрясен их словами. Я решил, что ошибся, не понял смысла событий. И я пошел к "Белому дому" — убедиться в своей ошибке.
Это было на третий, кажется, день после ликвидации путча. Народ еще теснился на площади: жгли костры, сидя у неразобранных баррикад; трехцветное полотнище реяло над "Белым домом", прикрепленное к аэростату. И надписи на стенах пестрели.
Одна из них пригвоздила меня к месту:
"Бей краснопузых без промаха!"
Мне было достаточно. Я сразу почувствовал себя краснопузым. Себя, своего отца, коммуниста, погибшего в 1941-м, своего деда-эсера.
Повернулся и, как ударенный, пошел к метро.
Думал: ну вот, дождался, убедился, "чья взяла", — можно записываться в стан побежденных.
У "Баррикадной" — ударом памяти — вернуло меня к реальности. Вот здесь она стояла, девочка, глаза, полные боли. Господи, вот беда-то: все пытаюсь слова свести, непримиримое примирить, целое в невесомости удержать, болото решетом вычерпать. А где стоматологическая поликлиника — не знаю. Девочке помочь, конкретное доброе дело сделать — не сумел. Даже такой малости — не сдюжил.
Сентябрь 1991
Валентин Королев
Я В МОМЕНТ ИСТИНЫ
В октябре 1990 года на вопрос ведущего "Взгляда" о возможности государственного переворота со стороны КГБ я ответил утвердительно. Это вызвало неудовольствие у руководства Комитета, и сразу после выхода этой телепередачи в эфир на восточные регионы страны оно направило в Останкино сотрудника своей пресс-службы.
К тому времени Крючков уже добился принятия Совмином Союза
