со своими друзьями-коммунистами. В особенности с Эстабло Кабо. Он сильный человек, я в некотором смысле им восхищаюсь. — Комендант улыбнулся. — Не делай такое удивленное лицо, Пайпер. У меня есть уши среди заключенных.
Берни молчал. Он знал, что в большинстве бараков есть стукачи. В своем они подозревали маленького баска, католика, который посещал все службы. Две недели назад он умер от воспаления легких.
— Это нелегко — сидеть в лагере да еще и рассориться с другими заключенными. Друзья-коммунисты бросили тебя, почему бы не отомстить им? — Аранда изогнул брови. — У тебя будет сколько угодно сигарет и другие поблажки. Я больше не стану посылать тебя в каменоломни. Там, наверху, наверное, холодно. По утрам я теперь леденею, как только выйду во двор. Если бы ты стал одним из моих людей среди заключенных… Я не прошу о многом, просто шепни мне иногда о том о сем. Не нарушает ли кто правил — такого рода вещи. Когда имеешь друзей во вражеском лагере, жизнь становится проще.
Берни закусил губу. Он догадывался: если откажется, у него будут проблемы, а потому ответил тихо и как можно более уважительным тоном:
— Ничего не получится, comandante. Эстабло и без того считает меня изменником. Он следит за мной.
Аранда обдумал его слова:
— Да. Я это вижу, но, может быть, твоя ссора с коммунистами станет хорошим поводом поискать других друзей. Так ты сможешь добывать информацию.
Берни замялся:
— Comandante, вы говорили о борьбе между нашими сторонами…
— Ты хочешь сказать, что не можешь изменить своим, — довершил его мысль Аранда.
Он по-прежнему улыбался, но глаза прищурил.
Берни молчал.
— Я предполагал, что ты так скажешь, Пайпер. Вы со своей идеологией сами себе вредите. — Он покачал головой. — Ладно, можешь идти, у меня больше нет времени.
Берни встал. Он удивился, что так легко вывернулся, но иногда Аранда выжидал и наносил удар позже. Сигарета догорела, Берни наклонился, чтобы затушить ее в пепельнице, ожидая, что комендант сейчас схватит свой стек и ударит его по лицу, однако тот не шелохнулся. Он сидел и цинично улыбался, наслаждаясь страхом полностью зависимого от него человека, потом вскинул руку в фашистском приветствии:
– ¡Arriba Espanã!
– ¡Grieve Espanã!
Берни вышел из комнаты и притворил дверь. Ноги у него тряслись.
Эстабло заболел. Чесотка мучила его хуже, чем прежде, но теперь к ней добавились еще и желудочные боли; понос не прекращался у него много дней. Он страшно исхудал, буквально таял на глазах, кожа да кости, и передвигаться ему приходилось, опираясь на палку. Однако чем слабее становилось его тело, тем жестче и авторитарнее становился он сам.
Пабло занял нары Винсенте, но ему было строго-настрого запрещено общаться с Берни. Когда тот вернулся после беседы с Арандой и плюхнулся на свою постель, Пабло отвернулся. Эстабло разговаривал с другими коммунистами в глубине барака, но тут явился из едва разгоняемого сальными свечами полумрака, стуча палкой по деревянному полу. Он остановился в ногах у Берни.
— Чего хотел от тебя Аранда? — просипел Эстабло.
Берни взглянул на его пожелтевшее чесоточное лицо:
— Мы говорили о моей просьбе сменить барак. Он сказал «нет».
— Он мягко обходится с тобой. — Эстабло посмотрел на него с подозрением. — Как со всеми стукачами.
Вожак коммунистов намеренно говорил громко и добился своего — несколько человек обернулись и посмотрели в их сторону.
— Он просил меня стучать, Эстабло. — Берни тоже повысил голос. — Сказал, что переведет, если я соглашусь. Ты догадывался, что он может это сделать, когда изолировал меня? Я ответил ему, что коммунисты этим не занимаются.
— Ты не коммунист! — взвизгнул Эстабло. — Поостерегись, Пайпер, мы следим за тобой.
И он захромал к своим нарам.
На следующий день Берни работал с группой заключенных на расчистке того места, где была пещера. Огромный заряд динамита, взорванный внутри, полностью ее разрушил. Осталась только гигантская груда колотого камня. Узникам велели рассортировать его по размерам, раскалывая слишком крупные глыбы. Вечером должен был приехать грузовик и забрать камень для монумента Франко, слухи о нем не утихали.
Пабло работал рядом с Берни. Вдруг он отложил кирку и поднял что-то с земли.
— Эй, посмотри-ка! — воскликнул он.
Берни обернулся, удивляясь, что подвигло Пабло нарушить запрет на общение. Бросив взгляд на ближайшего надзирателя, чтобы проверить, не засекут ли его, Берни нагнулся к тому месту, где стоял Пабло с плоским камнем в потрескавшихся руках. На его темно-красной поверхности была изображена черная голова мамонта, а двое тонких как палки человечков держали в руках нацеленные на зверя копья.
— Видишь, — прошептал Пабло, — что-то все-таки сохранилось.
Берни легонько провел пальцем по поверхности. На ощупь это был обыкновенный камень, краска прочно пристала к нему тысячи лет назад.
— Красота, — прошептал он.
Пабло кивнул и сунул камень в карман:
— Я спрячу его и когда-нибудь покажу людям, что здесь уничтожили.
— Будь осторожен, — шепнул Берни. — Начальство разозлится, если узнает.
Жизнь в заточении становилась терпимой благодаря вот таким маленьким победам над тюремщиками, но они могли дорого обойтись узникам, Берни это знал.
Зимой, по крайней мере, рабочие дни в каменоломне были короткими. Свисток раздавался в половине пятого, когда начинало темнеть. Стоял еще один холодный ясный день. Огромное красное солнце, не дававшее тепла, уходило за горизонт, подкрашивая розовым отдаленные горы. Груда каменных глыб была почти разобрана, в склоне холма остался провал с зубчатыми краями. Грузовик, присланный за камнем, покатил вниз, заключенные сдали инструмент и устало поплелись обратно в лагерь.
Сегодня Куэнки было не видно из-за плотного тумана. В последнее время почти каждое утро они могли созерцать город.
«Может, конвоиры останавливают колонну на отдых именно в этом месте намеренно, чтобы помучить узников, дав им краем глаза увидеть место, где течет вольная жизнь?» — размышлял Гарри.
Иногда он думал о висячих домах, прилепившихся к краю обрыва. Каково-то жить в одном из них, видя из окна ущелье? Не кружится ли голова от такого зрелища? Говорить ему было почти не с кем, а потому в последнее время Берни все глубже погружался в фантазии. Его сторонились даже и некоммунисты.
«Наверное, старый ящер убедил их, что я стукач», — думал Берни.
Во дворе заключенные устало выстроились на перекличку. Солнце почти ушло за горизонт, оно бросало последние красноватые лучи на лагерный плац, бараки и караульные вышки. Аранда взошел на помост и начал выкрикивать имена.
Когда половину заключенных пересчитали, в ряду перед Берни что-то вдруг ударилось о землю. Он увидел, что Пабло хлопнул себя рукой по штанам и посмотрел вниз. Камень протер изношенную ткань и вывалился. Один из охранников
