и ножонками, кричала: «У-а, у-а». Пуповина еще не была отделена от тела ребенка, тут же рядом валялась плацента. Напрягаясь из последних сил, мать хотела встать, чтобы омыть девочку, но не могла даже головы поднять. И тут появился ее муж, лицо у него было багровое. Он тащил ведро с кипятком. «Что ты собираешься делать?!» — в ужасе закричала она. Но муж ничего не ответил. С решительным видом мясника, собирающегося зарезать ягненка, схватил он своими грубыми руками девочку и бросил в кипяток. Послышался всплеск и бульканье. Мать тоща подумала удивленно: «Почему малютка больше не кричит? Разве справедливо, чтобы она умерла такой смертью?» Позже мать поняла, что все случилось оттого, что она в тот момент была почти без сознания, и у нее словно вырвали сердце.
Сейчас у нее уже и слезы иссякли.
— Ох, несчастная моя доля, — в который раз повторила она.
Чунь-бао оторвался от ее груди и позвал:
— Мама! Мама!
Вечером, накануне отъезда, мать уселась в темном углу. Она поставила перед очагом светильник, и в комнате замерцал тусклый свет. Молодая женщина машинально склонила голову к Чунь-бао, который лежал у нее на руках. Мысли ее витали далеко-далеко, она и сама не могла бы точно сказать где.
Вскоре ее мысли возвратились к реальной жизни, к ребенку.
— Чунь-бао, сокровище мое! — прошептала она.
— Мама, — отозвался ребенок, не выпуская груди.
— Твоя мама завтра уходит.
— У-у. — Мальчик не совсем понял смысл ее слов, но инстинктивно прижался к ней покрепче.
— Мама не вернется, три года не будет видеть своего сыночка. — Она утерла слезы.
Ребенок оторвался от груди:
— Куда ты? В храм?
— Нет, уезжаю к чужим людям.
— И я с тобой.
— Тебе туда нельзя.
— А я хочу, — заупрямился мальчик и снова прильнул к полупустой груди.
— Ты останешься дома с папой. Он будет заботиться о тебе, спать рядом с тобой, играть. Слушайся папу! А через три года…
— Папа будет бить меня, — всхлипнул ребенок.
— Папа больше не тронет тебя. — Она погладила шрам на лобике сына. Год назад муж утопил свою новорожденную дочь, а несколько дней спустя так сильно ударил сына рукояткой мотыги, что на лбу у него навсегда остался этот шрам.
Мать собиралась еще что-то добавить, но в этот миг вошел муж. Он приблизился к ней и вытащил из кармана пачку денег.
— Сюцай уже заплатил мне семьдесят юаней. Остальные деньги получу через десять дней. — Он помолчал. — Хозяева согласились прислать за тобой паланкин. — Снова молчание. — Обещали, что носильщики, придут утром, сразу же после завтрака. С этими словами он вышел из комнаты. В тот вечер они не ужинали.
На другой день с утра накрапывал мелкий весенний дождь. Мать Чунь-бао всю ночь не сомкнула глаз: чинила и штопала одежду сына. Она привела в порядок даже изодранную ватную курточку, которую мальчик носил зимой, хотя только приближалось лето. Всю эту одежду она хотела передать мужу, но тот уже спал. Ночь тянулась медленно, она собиралась поговорить с мужем, однако не решалась его разбудить. Наконец набралась храбрости и, нагнувшись к нему, что-то пробормотала, но он не проснулся. Тогда она тоже легла.
Задремала она только на рассвете. А тут проснулся Чунь-бао и сразу ее разбудил. Одевая малыша, мать наставляла его:
— Веди себя хорошо, родненький, не плачь, тогда папе не придется тебя наказывать. А мама будет присылать тебе сладости, чтобы ты не плакал.
Ребенок не понимал еще, что ему предстоит: он вдруг запел. Мать поцеловала его в губы.
— Молчи, а то папу разбудишь!
Паланкин прибыл рано утром. Носильщики сидели на скамейке у калитки и, покуривая трубки, болтали. Вскоре появилась и Шэнь. Ничто не совершалось без ведома этой старой свахи. Войдя во двор, она стряхнула дождевые капли с одежды и крикнула:
— Дождь, дождь идет! Добрая примета!
Шэнь деловито прошлась по комнате и стала шептаться с отцом Чунь-бао о вознаграждении; выгодные условия договора, разумеется, она считала своей заслугой.
— Между нами говоря, — заверила сваха, — если бы к семидесяти юаням сюцай прибавил еще пятьдесят, он мог бы купить наложницу.
Окончив разговор, она принялась торопить мать, которая сидела на стуле с ребенком на руках.
— Носильщики должны поспеть домой к обеду. Собирайся живее!
Молодая женщина взглянула на нее умоляющими глазами. «Я не хочу покидать свой дом. Лучше мне помереть с голоду здесь», — казалось, говорил ее взгляд.
Сваха угадала ее мысли, подошла к ней и с улыбкой начала уговаривать:
— Ты совсем как маленький ребенок. На что тебе сдался этот больной бедняк? Те люди зажиточные: у них больше двухсот му земли, свой дом, батрак, корова, словом, полный достаток. Хозяйка добрая, приветливая, гостеприимная. Сюцай не такой уж старый, он безусый, лицо у него белое. Правда, он слегка горбится, но это понятно — ведь почти весь свой век просидел над книгами. Вот уж поистине образованный человек! Да что это я так расхваливаю их! Сама увидишь! Я ведь не какая-нибудь обманщица.
Мать вытерла слезы и тихо проговорила:
— Чунь-бао… Как я могу его оставить!
— О Чунь-бао не беспокойся. — Старуха наклонилась к ней и положила руку на плечо. — Ему ведь, наверно, лет пять, а еще в древности говорили: «Ребенок трех-четырех лет и без матери проживет… Самое главное, сделай свое дело — роди детей!
Носильщики, стоя за дверьми, тоже торопили мать, приговаривая:
— Чего ревешь, не впервой замуж выходишь!
Наконец старуха выхватила Чунь-бао из рук матери и отошла в сторону, мальчик плакал и извивался в ее руках.
— Не выноси его на улицу, а то промокнет, — крикнула мать, садясь в паланкин.
Муж сидел неподвижно, подперев голову руками и не произнося ни слова.
