по проходной теме, не слишком интересной автору, тем более на заказ, то порождение окончательного текста во всех вариациях, сопряжено с громадным количеством разнообразных внутренних сцеплений тех или иных частей книги друг с другом. Удивляет автора внезапное появление примечаний, которые разрастаются в отдельное повествование, поглощающее основной раздел текста, да таким образом, что он кажется уже и необязательным, так как ты высказался гораздо полнее и интереснее именно что в примечаниях.
Подчас просто прогулка мимо библиотечной полки, шкафа с книгами, вдруг останавливает взгляд на каком-то корешке давно уже прочитанного тома, но невольным образом ты его вытаскиваешь и натыкаешься на место, какое позарез необходимо твоим размышлениям сейчас, и садишься за стол, чтобы как можно скорее приладить его к собственной концепции.
А того хуже, когда ты начинаешь дальше листать эту книгу и из нее полезут и другие твои же, сделанные много лет назад отметки на ее полях, какие, оказывается, также имеют самое непосредственное отношение к сегодняшней твоей рукописи.
Автор много раз убеждался в этом особом чародействе мира освоенных им книг, какие живут в глубинной памяти до поры до времени, и находят возможность объявиться на свет как ни в ни в чем не бывало, ждущие тебя, в своей полной амуниции, чтобы и их послали в интеллектуальный бой и расширили поле исследуемой проблемы.
– Так вот об этом я сам себя и спросил – какова все же связь между тем, что ты делаешь сейчас, сию минуту и всем тем громадным материалом из разных областей знания, из разных наук, какой спрятан где-то в подсознании?
Ничего не могу сказать ясного. Когда-то что-то легло каким-то анонимным кирпичиком в основание здания, которое можно назвать твоей когнитивной личностью, но вдруг оно выцепливается странным образом из той безнадежной глубины, в которой она, казалось, обречена была пропадать до самой твоей физической смерти – и становится частью новой конструкции, начинает жить снова. Таков этот процесс. Вероятно, существуют какие-то более тонкие материи, связанные с этим явлением, но для тебя все это происходит как бы случайно, не мотивированно впрямую.
Причем подобные истории связаны не только с научной литературой, философскими сочинениями, публицистикой, историческими трудами – это может быть какой угодно материал. Я помню, какое ошеломляющее впечатление когда-то произвела на меня книга Т. Карлейля о Великой Французской революции в своей похожести на русскую революцию 1917 года – через беспощадность, террор, доносительство, разгул бытового насилия, и тем, как вдруг внезапно она соприкоснулась какое-то время спустя с идеями Г.Федотова о российской империи и революции, ее погубившей. Вот, лежали они порознь, каждая из них на своей полочке и порастали мхом забвения, но та часть работы в книге «Запад и Россия», посвященная русской революции, вдруг неожиданно привела к их реинкарнации в моем сознании. И хотя никакого практического применения это не нашло в книге, но отголоски такого соединения до сих пор крепко продолжают сидеть во мне.
– Хорошо, тогда скажи, все же, какие книги в культурном и философском смысле повлияли на тебя сильнее всего? К кому ты внутренне обращаешься, когда пишешь свои книги?
Отличный вопрос. Он, может быть, самый главный из всех, что мне задавали в разных интервью. Есть определенный набор имен, и он для меня весьма и весьма немалый, к которому ты обращаешься, чаще всего, даже в практическом, непосредственном своем праве сослаться на их тексты, подкрепить свои суждения. Наверно, в интеллектуальном смысле они и сформировали меня как исследователя (помимо моих замечательных учителей в Вильнюсском университете, среди которых хочу назвать имена профессоров П. И. Ивинского и Э. П. Сафроновой). Научное мышление, помимо следования определенного рода традициям дизъюнктивного, анализирующего мышления, скептического, по существу, есть также следование определенному направлению, школе, то есть фактически – людям, какие и создали эту школу (направление) и реализовали оригинальные творческие принципы в своих трудах. Одновременно колоссальное значение имеет личность исследователя (учителя), масштаб его личности, интеллектуальная смелость, талант расследователя в научном понимания слова, так как любая научная работа – это, по существу, определенный поиск «улик». То есть тех самых неотсекаемых и безусловных аргументов и доводов, которые и подводят тебя к единственно верному выводу.
Здесь необходимо сделать оговорку и заметить, что речь не идет о догматическом осознании ограниченного числа аргументов, предполагающих, что помимо них другие не рассматриваются в изучаемой теме и не имеют никакого значения. Вовсе нет. Вот, одно из тех имен, на которые я постоянно внутренне и внешне ссылаюсь, С. С. Аверинцев. Он в свое время блистательно высказался об этой особенности гуманитарной науки (филологии, в частности): подчас важнее для исследователя «проникновение» в глубину предмета изучения, чем нахождение однозначного или завершающего ответа на тот или иной вопрос.
Я помню, как меня, студента, буквально перевернула эта идея, при этом блистательно воплощенная в трудах не только Аверинцева, но и других близких мне по духу ученых – С. Г.Бочарова, Г. Гачева, П. Палиевского, А. В. Михайлова, Н. И. Конрада, А. Ф. Лосева (о нем отдельный разговор) и ряда других. Хотя, признаюсь, что еще в университете я прошел через увлечения идеями структурализма, зачитывался книгами Ю. М. Лотмана. Это дисциплинировало мозги, требовало системного подхода к проблеме; через структуралистские идеи совершался выход к другим областям знания – логике, философии, истории. Это был хороший опыт.
– Но главные имена, какие? Вот ты назвал Аверинцева, а кто еще?
Я еще и про Аверинцева не закончил. Значение его идей для гуманитарной культуры России, а конкретно – для филологии, философии, истории, источниковедения, теологии и многого другого, чего касался этот гений, недостаточно оценено в нашей науке. В конце концов, и некое подобие его собрания сочинений вышло не в России, а на Украине (до войны, конечно). Глубина и универсальность, поразительная осведомленность в разнообразных деталях гуманитарного знания в целом – я, ничуть не колеблясь, могу причислить его имя к крупнейшим в мировой культуры XX века. Это – вне всякого сомнения. Мне довелось с ним сотрудничать при подготовке карсавинских семинаров в Вильнюсском университете, и у меня для определения качества его дара на языке только одно слово – гений.
Вторым по значению – стало творчество другого русского гения – А. Ф. Лосева. Я не случайно, чуть выше, упомянул, что имя и талант исследователя еще не все, гораздо существеннее, какую область знания он представляет, что изучает и открывает гений, на каком материале, в каких эпохах. К слову сказать, мне представляется, что немалое количество талантливых людей из гуманитарной сферы было загублено в советское время
