Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
Капюшон пропал. На мне был свободный черный халат, запахнутый расшитым поясом. Кулагин и Валерия Корстад помогли подняться на ноги. Меня повело, пока я смахивал слезы, но я все же устоял на ногах, и Клика возрадовалась.
Под мышкой появилось плечо Кулагина. Он обнял меня и прошептал:
– Брат, помни о холоде. Когда нам, твоим друзьям, понадобится тепло – будь теплым, помни о холоде. Когда дружба приносит боль – прости нас, помни о холоде. Когда тебя искушает эгоизм – отвергни его, помни о холоде. Ибо ты прошел до конца и вернулся к нам обновленным. Помни, помни о холоде, – а потом дал мне тайное имя и прижался нарисованными губами к моим.
Я повис на нем, захлебываясь всхлипами. Меня приняла в объятия Валерия, и Кулагин с улыбкой мягко отстранился.
Один за другим члены Клики брали меня за руки и быстро прижимались губами к лицу, бормоча поздравления. Все еще не вернув дар речи, я мог только кивать. Между тем Валерия Корстад, держа меня за руку, жарко нашептывала на ухо:
– Ганс, Ганс, Ганс Ландау, остается еще один ритуал, который я приберегла для себя. Сегодня лучшие покои в Пене принадлежат нам – священное место, куда ни разу не ступал не один пес со стеклянными глазами. Ганс Ландау, сегодня это место принадлежит тебе – как и я.
Я заглянул ей в лицо увлажнившимися глазами. Ее зрачки были расширены, а под ушами и вдоль подбородка распространялся розовый румянец. Она приняла дозу гормональных афродизиаков. Я чувствовал антисептическую сладость ее парфюмированного пота и с содроганием закрыл глаза.
Валерия вывела меня в коридор. Позади плотно закрылась дверь Кулагина, превращая звуки веселья в бормотание. Валерия помогла мне натянуть воздушные плавники, ласково шептала.
Псы ушли. Два куска моей реальности вырезали, как из записи. Я все еще был как в тумане. Валерия взяла меня под руку, и мы, работая воздушными плавниками, поднялись по коридору наверх, к центру этого района. Я механически улыбался цикадам, которых мы миновали, – другой публике. Они серьезно занимались работой своего дня-смены, пока Полиуглеродная Клика наслаждалась вакханалией.
В Пене было легко потеряться. Ее строили наперекор упорядоченной архитектуре других поселений, в типичном для ЦК отречении от нормы. Изначально пустой цилиндр наполнили сжатой под давлением пластмассой, которую потом надули в виде пены и позволили затвердеть. Получились угловатые пузыри, чьи наклонные стены были определены чистой топологией плотной упаковки и поверхностного натяжения. Позже через комплекс прозмеили коридоры, вручную вырезали двери и воздушные шлюзы. Пена славилась своей бредовой и желанной спонтанностью.
Славились и ее приваты, но совсем другой славой. ЦК проявлял гражданственность в щедрой защите этих цитаделей от наблюдения. Я никогда в них не был. Тех, кто ходит под псами, не допускали за их границы. Но до меня доходили слухи, мрачные и скабрезные скандалы баров и коридоров, обрывки пошлых спекуляций, что всегда затихают с появлением псов. Всё, всё что угодно могло произойти в привате, и никто об этом не узнает, кроме любовников или уцелевших, вернувшихся часы спустя к публичной жизни…
По мере угасания центробежной гравитации мы начали парить. Валерия чуть ли не тащила меня за собой. Пузыри Пены раздулись возле оси вращения, и мы вошли в район тихих промышленных жилиц богачей. Скоро мы подплыли к самому порогу одиозного привата «Топаз» – тайному месту неисчислимых забав элиты. Лучшему в Пене.
Валерия посмотрела на свои часы, ласково стирая пленку пота, выступившую на зардевшихся и идеальных чертах лица и шеи. Долго ждать нам не пришлось. Мы услышали мягкий повторяющийся звон, предупреждающий нынешнего обитателя, что его время подошло к концу. На двери раскрылись замки. Я спросил себя, что за член внутреннего круга ЦК выйдет нам навстречу. Сейчас, когда я освободился от псов, мне не терпелось смело посмотреть ему в глаза.
Но мы все ждали. Теперь приват стал нашим по праву, и каждый потерянный в ожидании момент был как ножом по сердцу. Задержаться в привате сверх положенного считалось верхом неприличия. Валерия рассердилась и толкнула дверь.
Воздух был полон крови. Она плавала в невесомости тысячей красных сворачивающихся пузырей.
В центре помещения парил самоубийца – его вялое тело все еще медленно кружилось из-за потока из перерезанного горла. В механически стиснутых пальцах вытянутой руки поблескивал скальпель. На покойнике была аскетичная черная спецовка механиста-консерватора.
Тело развернулось, и я увидел на груди нашивку советника Царицы. Его частично металлическая голова стала липкой от его же крови; лица было не разглядеть. От горла тянулись длинные алые ленты, словно красные вуали.
Мы влетели кометой во что-то за пределами нашей власти.
– Я вызову Службу безопасности, – сказал я. Валерия произнесла лишь два слова:
– Не сейчас.
Я посмотрел ей в лицо. Ее глаза потемнели от восторженной похоти. В нее вмиг запустила свои крючья тяга к запретному. Она вальяжно оттолкнулась от мозаичной стены, и длинная полоса крови с брызгами разбилась о ее бедро.
В приватах всегда сталкивались с крайностями. В месте со столькими скрытыми смыслами размывались границы. Из-за постоянной близости удовольствие сливалось со смертью. Для женщины, которой я восхищался, все происходящие здесь тайные ритуалы стали одним негласным целым.
– Быстрее, – сказала она. Ее губы были горькими от тонкой пленки афродизиаков. Мы сплели ноги, совокупляясь в невесомости, и смотрели на то, как вращается тело самоубийцы.
Вот такой была ночь, когда Царица отозвала своих псов.
* * *
Теперь меня тошнило от возбуждения, которое я чувствовал в привате. Мы, цикады, живем в моральном эквиваленте космоса де Ситтера, где ни один этос не имеет силы, если только не порожден непричинной свободной волей. Каждый уровень сложности по Пригожину основан на самодостаточном порождающем катализаторе: космос существует потому, что существует космос, жизнь есть потому, что ее не могло не быть, разум есть потому, что есть. Значит, и целая моральная система могла нарасти вокруг единственного момента глубочайшего отвращения… По крайней мере, так учил Постгуманизм. После моей оскверненной консумации с Валерией я отстранился от общества, чтобы погрузиться в работу и размышления.
Я жил в Пене, в провонявшей лишайниками домашне-промышленной студии, куда менее шикарной, чем у Кулагина.
На второй день-смену моей медитации меня навестила Аркадия Сориенти – подруга по Клике и одна из наперсниц Валерии. Даже теперь, без псов, отношения между нами были натянутыми. Мне казалось, что Аркадия – полная противоположность Валерии: блондинка, когда та брюнетка; покрыта механистическими штучками, тогда как Валерия отличалась холодной элегантностью генетически перестроенного человека; полная фальшивого и хрупкого веселья, тогда как Валерия часто впадала в рассеянное и меланхоличное уныние. Я предложил Аркадии спринцовку алкоголя; мои апартаменты находились слишком близко к оси, чтобы пользоваться бокалами.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
