Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
Один из вожаков все норовил уйти в конец: там у него была толстая самка, которая, как объяснил Паук, из-за опухоли в яичнике постоянно была набита бесплодными яйцами. Мы еле отгоняли его.
Я много ездил по краю стада (подражал Одноглазу) и пощелкивал ящеров, которых постоянно интересовало что-то на совершенно ненужных нам направлениях.
Кое-что понимать в этом деле я начал, когда двадцать драконов завязли в мятной топи (хлябкая песчаная топь, покрытая огромными кустами веющей на ветру мяты, так ведь? Мятная топь). Паук, щелкая тремя кнутами, в одиночку погнал остальное стадо по кругу, а мы пятеро шлепали взад-вперед по мяте, вызволяя зверюг.
– Дальше такого поменьше будет, – сказал Паук, когда мы опять поскакали рядом. – Скоро начнется Великая столица – Мегаполис, если только мы не слишком сбились с тропы. Я все время забирал на запад.
У меня ныла рука.
Как только выдались двадцать спокойных секунд рядом с Одноглазом, я спросил:
– Дурацкое дело – тратить тут жизнь, а, приятель?
Он улыбнулся.
Два очень дружелюбных дракона разделили нас веселым стонущим галопом. Пот лил мне в глаза, под мышками будто масло скользило. С полуседлом ляжки тоже стирались в кровь, но хотя бы не так быстро. Я почти ничего не видел и гнал в основном на слух, когда Паук прокричал:
– Вышли на тропу! Вон он, Мегаполис завиднелся!
Я поднял глаза, их залило новым потом, а мир поплыл от жары. Я гнал драконов. Дрок поредел, тропа пошла под уклон.
Земля крошилась под драконьими лапами. В пекле, не скрашенном ни единым листком, солнце вгоняло нам в загривки золотые иглы. Почва отражала жар изнизу. Потом наконец начался песок.
Драконам пришлось замедлиться. Паук, проезжая рядом, придержал ящера, вытер большим пальцем глаза.
– Обычно мы их гоним по Макклеллан-авеню, – сказал он, оглядывая дюны. – Но сейчас, похоже, ближе к Мейн-стрит выйдем. Ничего, через пару километров она все равно с Макклеллан пересечется. На перекрестке и заночуем.
Вокруг разносилось шипение драконов: после болот сушь пришлась им не по нутру. Мы бороздили пески Мегаполиса, безмолвные, яростно кишащие сотнями ящеров, и я случайно прошел через секунду без времени. Там, в глухом и полом месте, мне представилось, что я окружен и сдавлен миллионами тел, затиснутых между стен, грязных, грозных, вопящих от ужаса, – вот она, древняя, мертвая предыдущая раса.
Я отогнал видение щелчком кнута. Солнце вгрызалось в пески.
Два ящера задрались, и я пощекотал им бока. Им это сильно не понравилось, они попытались цапнуть зубами кнут, но оба промахнулись. Я вдохнул больше, чем мог осилить, но, когда они почесали дальше, понял, что улыбаюсь. В одиночестве мы загоняли день, и ужас мешался с ублаготворением.
Выскользнули из ночных вод Адриатики, теперь изогнутым проливом идем в Пирей. На горизонте слева и справа в небо вгрызаются чудовищной красоты горы. Пароход не тревожит сонного утра. Из динамиков негромко звучит французский, английский и греческий поп. Солнце серебрит омытую из шлангов палубу, горит на верхней каемке дымовой трубы. Я взял палубный билет, но вчера ночью, осмелев, решительно зашел в какую-то каюту, лег и проспал как младенец. Теперь утро, и я опять на палубе, думаю о том, как скажется Греция на ПЭ. Главная тема книги – миф. Эта музыка так подходит миру, в котором я дрейфую. Я и раньше замечал, как она вливается в замкнутую на себе жизнь Нью-Йорка, но ее рваные гармонии еще более созвучны остальным частям света. Как мне поместить Лоби в центр лучистого хаоса, что движет этими звуками? Вчера допоздна пил с греческими матросами. На хромом итальянском и еще более хромом греческом говорили о мифах. Таики узнал об Орфее не в школе и не из книг, а от своей тетки в Элевсисе. А мне куда отправиться, чтобы узнать о нем? Матросы моего возраста хотели слушать на транзисторе англо-французский поп, те, кто постарше, – греческие народные.
– Народные! – воскликнул Демо. – В них мужчины всегда хотят поскорей умереть, потому что любовь обошлась с ними жестоко.
– Кроме Орфея, – отвечал Таики, и в голосе была загадка пополам с безуминкой.
Хотелось ли жить Орфею, когда он во второй раз потерял Эвридику? Перед ним был очень современный выбор, и он решил обернуться. Как бы выразилась в музыке суть этого выбора?
Дневник автора. Коринфский канал, ноябрь 1965 г.Я гоню драконов,Как гнали встарь.А хозяин драконам —Драконий господарь.
Эту песенку молча пел Одноглаз, когда мы спешивались. В первый раз в жизни я вместе с мелодией услышал слова. Я уставился на него, но он расседлывал ящера.
Небо было из синего стекла, и только на западе облака замазали его грязно-желтым. Драконы бросали на песок длинные тени. В грубо сложенном очаге светились угли. Нетопырь уже что-то кашеварил.
– Прибыли, – сказал Паук. – Перекресток Макклеллан и Мейн-стрит.
– Как ты понял? – спросил я.
– Бывал уж тут.
– А, точно…
До драконов в целом дошло, что остановка капитальная. Многие легли.
Скакун (в самом начале я его ругнул непечатным словцом, и за день оно прилипло, поэтому далее будем называть его Скакун), так вот, Скакун ласково потерся мне мордой о шею, отчего я чуть не слетел с ног. Потом он ткнулся подбородком в песок, подогнул передние лапы, а заднюю половину громыхнул вниз как придется. Так это делают драконы. Садятся, в смысле.
Я прошел шагов десять и подумал, что они последние в моей жизни. Обернул кнут вокруг пояса, подобрался поближе к еде, стараясь ни на кого не наступить, и сел. На ногах усталые мышцы – как мехи с водой.
Провизия и прочее были сложены кучей в стороне. Паук лег на нее и свесил руку. Я смотрел на его руку поверх огня: просто потому, что оказалась перед глазами. И я кое-что узнал о Пауке.
К узловатому запястью была подвешена крупная кисть. Между большим и указательным кожа зароговела и потрескалась, в морщинках костяшек – грязь, размокшая от пота. Сплошная мозоль на ладони, у основания коротких пальцев, – это всё драконьи дела. А вот мозоль на среднем, у первой костяшки сбоку, – это от писания. У Ла Уники такая же. Третье (рука была одна из левых): на кончиках всех пальцев, кроме большого, гладкая, полированная кожа – это от какого-то струнного инструмента: гитары, скрипки, может, виолончели. Я видел такое у тех, с кем вместе играл. Значит, Паук перегоняет драконов. И пишет. И играет музыку…
Постепенно до меня дошло, как тяжело мне дышать.
Я стал думать о деревьях.
На секунду испугался, что Нетопырь даст нам сейчас какую-нибудь мудреную еду: крабов в панцире или артишоки на пару. Склонил голову на плечо Одноглазу и уснул. Он, кажется, тоже.
Проснулся я, когда Нетопырь снял с котла крышку. Запах разжал мне рот, просунулся в глотку, цапнул желудок и крутанул. Я даже не понял, больно это или приятно. Так и сидел: челюсти ходят, горло саднит. Потом меня скрючило, и я вцепился в песок.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
