С этим избавлением я почувствовал себя значительно лучше. Но оставалось еще кое-что. Оставалось то, ради чего жестокая рука судьбы заставила меня пройти через все это. И потому я не лег спать до тех пор, пока мой рисунок не был закончен.
Наконец-то я обрел то самое лицо, что так долго искал.
Вскоре после той ночи я посетил церковь. Посетил сугубо по собственному желанию — несомненно, мои родители сочли сие за добрый знак пробуждающейся сознательности. Однако первостепенной целью моей была величественная серебристая цистерна со святой водой, у которой я наполнил маленькую бутылку. Цистерна стояла не в самой молельной зале, а в предбаннике, и я извинился и перед родителями, и перед священником за то, что, фактически, в самой святая святых не побывал. С благословениями я поспешил домой, где извлек из ящика стола закутанную в лоскут ткани страницу из книги патера Сивича. Снеся ее в ванную наверху, я закрыл за собой дверь и поместил тонкий листочек в слив раковины, бросив прощальный взгляд на величественную гравюру. Мне невольно пришла на ум мысль — смогу ли я чем-то загладить свой вандализм. Быть может, стоило предложить на хранение библиотеке что-то свое. Но потом вспомнилась мне судьба патера Сивича, и я вымел эту мысль из головы. Откупорив бутылку, я полил торчащий из слива лист святой водой. Тот мгновенно зашипел, будто помещенный в сильнейшую кислоту, обдал меня неприятно пахнущим паром — кислой миррой таинства и отрицания… и, наконец, растворился целиком. Все было кончено. В зеркале над раковиной я увидел отражение собственного лица: на нем цвела улыбка глубокого удовлетворения.
Рассказ Мисс Пларр
Стояла ранняя весна — самое начало сезона, — когда явилась мисс Пларр и стала жить вместе с нами. Ей надлежало вести дела семьи, пока моя мать противостояла некому трудноопределимому недугу (пусть затяжному, зато не фатальному), а отец был в командировке. Она явилась в один из тех исполненных тумана и моросящего дождя дней, какие часто выпадают на начало года — неизменно откладываясь в моей памяти весточками этого замечательного времени. Поскольку мать сама выписала себе строгий постельный режим, а отца рядом не было, пришлось мне отвечать на этот вкрадчивый, настоятельный стук в нашу дверь, эхом пролетевший сквозь галерею комнат, отзвуком своим добравшийся до самых укромных уголков верхних этажей дома.
Потянув на себя витую металлическую ручку двери — непомерно большую в моей ребяческой ладони, — я выглянул наружу и увидел ее. Она стояла спиной ко мне и пристально вглядывалась в клубящийся туман, ее черные волосы блестели в отсветах из прихожей. Даже когда она стала медленно поворачиваться, я не смог отвести взгляда от этой иссиня-черной копны волос — уложенной с тщанием и долговременным трудом, но все же каким-то образом восстающей против навязанного ей порядка. То тут, то там выбивались из плена заколок поблескивающие власяные нити. Ничего удивительного не было в том, что, когда она взглянула на меня сверху вниз и заговорила, ее голос шел будто из туманного далека:
— Меня зовут…
— Знаю, — произнес я.
В тот момент меня волновало не столько ее имя, заученное благодаря усердным разглагольствованиям отца, сколько необычное чувство, вселяемое ее присутствием. Даже войдя в дом, она чуть оглядывалась в сторону распахнутой двери — будто наблюдая за чем-то снаружи, будто чего-то напряженно выжидая. Было видно, что к ориентации в хаосе лиц и разнообразных причуд нашего мира мисс Пларр шла долгим путем. Ей свойственна была некая загадочность, запрятанная глубоко в необычную атмосферу этого весеннего вечера, вдруг отодвинувшего на второй план все привычные черты времени года и отличившегося потусторонним запустением, по-своему роскошным, с темными рваными тучами, довлеющими над пустынными, едва ли не впавшими в спячку окрестностями. Даже те звуки, в которые мисс Пларр вслушивалась, казалось, были придушены воцарившимся угрюмым полумраком, раздавлены сводами неба цвета серой каменной кладки.
Хоть мягкие и отстраненные манеры мисс Пларр отвечали запросам того душного времени, ее место в нашей семье долгое время было неопределенным.
На самых первых порах мы чаще слышали ее, чем видели. Обязанности — в приказном ли, в добровольном ли порядке исполняемые, — обрекли мисс Пларр на рутинные блуждания по гулким коридорам и комнатам дома. Редко когда звук ее шагов по старым половицам прерывался: днем и ночью это негромкое стаккато указывало на местонахождение нашей расторопной экономки. Просыпаясь утром, я слышал, как мисс Пларр ходит этажом выше — или же ниже — моей спальни; и вечером, возвращаясь из школы и отправляясь по обыкновению в библиотеку, я всегда заставал удаляющийся, спешащий в соседнюю комнату перестук ее каблуков по паркету. Даже поздней ночью, когда сам дом заявлял о себе целым оркестром скрипов и вздохов, мисс Пларр задавала его дряхлым симфониям ритм своими хождениями вверх-вниз по лестнице — где-то там, за дверью в мою комнату.
Однажды я встал посреди ночи, чувствуя себя разбуженным, но ни единого звука, способного нарушить мой сон, не различил. Уснуть снова мне почему-то так и не удалось; в общем, я выскользнул из постели, тихо отворил дверь моей комнаты на несколько дюймов и выглянул в темень коридора. В самом его конце было окно — квадрат, высветленный лиловым лунным сиянием; а на фоне того окна — мисс Пларр: силуэт столь же черный, сколь и ее собранные в экзотичный бутон ночного цветка волосы. Она была столь увлечена чем-то за окном, что вряд ли почувствовала мой взгляд… а я, в свою очередь, не мог не ощутить силу ее присутствия.
На следующий день я начал работать над серией эскизов. Художества мои зародились каракулями на полях школьных учебников, но быстро приобрели большие масштабы и амбиции. Зная, что любой творческий процесс суть таинство, я не так уж и удивился тому, что средь рисунков моих не проскочил ни разу четкий образ мисс Пларр — или какого-либо иного лица, в ассоциациях или символах отображающего реальность. Вместо этого эскизы иллюстрировали быт некоего странного королевства с жестокими порядками. В плену необычных настроений и образов я изобразил мрачное бытие с нависшей над ним тучей — или, быть может, мглой, — в глубине которой сокрыт был сонм невероятных мудрено-фантастических конструкций. Из первоосновы этой плодотворной мглы вздымались соцветия вышин, сочетающих черты замка и склепа, объединяющих дворцовые шпили с мавзолейной лабиринтностью. Были и скопления зданий поменьше — кривеньких ветвящихся пристроек с грацией темницы, отведенной неизлечимому рецидивисту. Конечно, никакого гениального исполнения от меня ожидать нельзя было: как и избранная тема, техника моя была варварской. Мне не удалось хотя б и отчасти заложить в эти грозные образы ощущение звучания, неотъемлемо сопровождавшего эти мрачные декорации в моем видении; да и я сам, признаться, едва ли был в состоянии представить себе эти звуки хоть сколько-нибудь ясно. Тем не менее я понимал их связь с этими картинками — и с мисс Пларр, ибо именно она вдохновляла двумерную безрадостную вселенную моих рисунков.
Хоть я и не собирался показывать ей эскизы, кое-что указывало на то, что она не раз их тайком рассматривала. Они лежали довольно-таки открыто на столе в моей спальне, и я не предпринимал никаких усилий к сокрытию своей работы. От меня не укрывалось, что порядок их как-то нарушается в мое отсутствие, — некое неясное подозрение зарождалось во мне; и однажды, вернувшись из школы одним серым днем, я обнаружил вернейший признак присутствия мисс Пларр — длинную прядь черных волос, будто на память оставленную меж двух моих рисунков.
