Что же они решат? Отец не согласится, ни за что не согласится нарушить обычай! Он любит ее, она не сомневается в этом, но есть вещи, немыслимые для него. К тому же его положение, его репутация, которой он так дорожит, — он не допустит, чтоб все это оказалось в опасности. Ведь каждый из его врагов и даже друзей сможет, сказать ему: посмотри на свою дочь, с твоего согласия она презрела наши традиции, как можешь ты после этого учить других людей, как им жить, судить их, решать их участь. Конечно, по закону государства она вольна выйти замуж после смерти мужа, но что значат законы в стране, живущей по обычаю?
Ратха не могла больше оставаться в неведении. Она спустилась вниз, на соединенную с гостиной веранду. Мужчины увидели ее — она не желала подслушивать, пусть знают, что она слышит.
— Вы собираетесь нарушить наши обычаи. Что скажут люди, господин Тхакур? — неуверенно произнес отец.
Ратха поняла, что пришла как раз вовремя. Ее судьба решалась в этот момент.
Тхакур не спешил с ответом, как бы подбирая слова, способные выразить то, что он чувствовал:
— Знаете, господин Шринивас, есть люди, которым выпадает счастье прожить всю жизнь в полном соответствии с заветами наших предков. Раньше я завидовал им и хотел прожить так же, но годы научили меня кое-чему. Я работал, много ездил — да если бы даже сидел дома, все равно не смог бы вести полноценную жизнь, если бы множество раз не переступал через законы брахманства. Хотя бы с едой — у меня не было матери, жены, дочери, даже тетки, а ведь ортодоксальный брахман может есть пищу, приготовленную только их руками. Я ел то, что мне давали, что готовили слуги, повара в отелях и вообще неизвестно кто. Я высоко ценю принципы вашей жизни, но уверен, что и вам случалось нарушать такие запреты. А сейчас у меня нет рук, и что бы я делал, если бы старик Рамлал не кормил меня, как аскета-дигамбара или младенца?
Тхакур встал и зашагал по комнате из угла в угол.
— Видите ли, мир изменился вокруг нас, и мы не можем жить по-прежнему. И если, мы поступаемся традициями в мелочах — ежедневно, ежечасно, потому что иначе нельзя, — то как мы должны вести себя, когда речь идет о судьбе и счастье человека, дорогого нам? — горячо произнес Тхакур и добавил уже мягче и тише: — Я знаю, что такое одиночество. Человек не должен жить один, ему нужна семья. Неужели мы, боясь людской молвы, будем так жестоки к Ратхе? Что мне делать, если совесть и чувство справедливости входят в противоречие с обычаем? Повиноваться обычаю? Что ж, я готов, если речь идет о моей судьбе. Но если о судьбе другого, зависимого от моей воли человека?..
Тхакур остановился и перевел дыхание. На лбу его выступили мелкие капельки. Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, что он вкладывает в свою речь слишком много передуманного, выстраданного им за долгое время несчастья.
— Ратха должна снова вернуться к жизни. Вот почему я приехал к вам. Вы ее отец, и вам решать, что делать, но она должна быть счастлива, она это заслужила, — заверил свои слова Тхакур и сел в кресло, как будто ему тяжело стало стоять.
Он выглядел таким усталым, как будто был совершенно измучен недолгой речью. Ратха впервые подумала о том, что он уже очень немолод и, может быть, только неистовое желание возмездия придает ему силы.
Отец молчал. Ратхе казалось, что в нем идет непростая внутренняя работа, а может быть, даже борьба с собой и всей своей стройной системой мира, в котором нет места слабостям, желаниям, ошибкам, а все люди переходят улицу только в положенных местах.
Нет, он не возьмет на себя ответственность, подумала Ратха.
Она не ошиблась, но все-таки он удивил ее.
— Господин Тхакур, что я могу ответить? — произнес он задумчиво. — Теперь она ваша дочь…
Запрета не было, он давал Тхакуру право распоряжаться ее жизнью вместе с полной ответственностью за, это решение и за ее дальнейшую судьбу. Но сам… Нет, он не захотел принять на себя бремя решений и все те последствия, которые может иметь этот шаг.
Ратхе больно было это услышать. Ее отец не сказал ни слова в поддержку счастья дочери, уступая другому сделать это за него.
Но Тхакур был не из тех, кто боится ответственности. Он строил свою жизнь совсем по-другому.
— Благодарю вас, — сказал он, поднимаясь. — Наверное, нам пора подумать о дне свадьбы.
О дне свадьбы! Она свободна! У нее будет семья, муж, дети!
Ослепительная, как солнце, радость обрушилась на нее, наполнила все ее существо сияющим светом, в котором робким, еще слабым ростком пробилось, наконец, ее будущее.
Глава тридцать шестая
Гигантский багровый диск солнца тускло светил сквозь пелену пыли, окрашивая красные фигуры пятерых вооруженных всадников, неспешно едущих по тропе, вьющейся по вершине каменистой гряды. Пятеро головорезов из банды Габбара возвращались после налета. Они разграбили небольшую деревушку, заброшенную в глухой долине, вдали от дорог и городов. Все мужчины работали в поле, на террасированных участках, засеянных рисом. По деревне разносился смешанный запах кипящего тростникового сока и горящих в костре метелок тростника — это варили сахар.
— Тут нечего брать, кроме горячих лепешек, — проворчал один из бандитов.
— Габбар приказал наведаться сюда, — ответил другой, с завязанным глазом, — а уж если он приказал, ты будешь грабить даже голых в бане.
Проехав вдоль серебристо-голубого пруда, в котором отражались белые ватные облака, они промчались по узкой улице, нарушив деревенскую тишину грохотом выстрелов.
Добыча оказалась действительно невелика. Они выгребли все ценное, что нашли в единственной лавке, набили седельные сумки и беспрепятственно покинули деревню, заглянув по пути в несколько наиболее зажиточных с виду домов. Лишь в одном из них, когда одноглазый попытался ворваться в зенан — женскую половину дома, они встретили вооруженное сопротивление. Какой-то трясущийся старик выстрелил в него из ружья и промахнулся. Одноглазый со смехом разрядил в старика револьвер, вышиб ногой дверь, но никого не нашел — распахнутые настежь окна еще дребезжали стеклами.
— Эй! — крикнул один из бандитов. — Эти полоумные крестьяне бегут сюда со своими мотыгами!
— Ладно, поехали, — нехотя сказал одноглазый. — Не стоит тратить патроны по пустякам.
Солнце быстро поднялось в зенит, словно отскочивший от земли ослепительно белый мяч. Жара обрушилась, раскаляя металлические части конской сбруи и оружие, так что на них больно было смотреть. Всадники покачивались в седлах медленно бредущих коней. Они возвращались в свое логово, не ожидая никакой опасности в этих пустынных краях, где кроме камней и колючек ничего не было, даже животные избегали забредать сюда.
— Посмотрите, что там внизу? — негромко сказал один из разбойников, протягивая руку в направлении небольшой лощины.
На земле, лицом вниз лежали двое убитых, неестественно разбросав ноги и подвернув под себя руки, словно зажимая раны. Ветер трепал запорошенные пылью волосы, вздувал пузырями выцветшие рваные рубашки.
