Интересно, что Эдисон сохранит на память обо мне?
Терк
Я кладу руки на щеки Брит, прикасаюсь к ее лбу губами.
— Дыши, — говорю я ей. — Думай про Вену.
Никто из нас никогда не бывал в Вене, но как-то раз Брит в антикварной лавке нашла и купила старую фотографию, которую повесила на стене в нашей спальне.
На ней изображено красивое здание ратуши и площадь перед ним, заполненная прохожими и матерями, ведущими за руки детей, — все белые. Мы всегда думали, что сможем накопить денег и съездить туда в отпуск. Когда Брит составляла план родов, «Вена» было одним из слов, которыми я должен был помогать ей сосредоточиться.
От моего внимания не ускользает, что я шепчу то самое слово, которым успокаивал ее, когда она рожала Дэвиса… Но сейчас я повторяю его, чтобы помочь ей избавиться от образа нашего мертвого сына.
Вдруг дверь комнаты для совещаний открывается и входит обвинитель.
— Это было весьма кстати. Жюри всегда нравится мать, которая ведет себя так, будто обезумела от горя настолько, что перестает владеть собой. Но угроза во время открытого суда… Не самый мудрый шаг.
Брит ощетинивается. Она отталкивает меня и встает лицом к лицу с Одетт.
— Я не веду себя, — говорит она угрожающе мягким голосом. — И не тебе говорить мне, что хорошая идея, а что нет, сука!
Я хватаю ее за руку.
— Детка, может, сходишь умоешься? Я разберусь.
Брит и бровью не ведет. Просто стоит перед Одетт Лоутон, как стена, как вожак дворовой стаи псов стоит над какой-то шавкой, пока та не уползет, поджав хвост. Затем резко разворачивается и уходит, хлопнув дверью.
Я знаю: то, что нам с Брит позволили находиться в зале суда, уже большое дело, даже несмотря на то, что мы должны давать показания. До начала суда по этому поводу были слушания и прочая канитель. Эта чертова общественная защитница думала, что может устранить нас, если попросит изолировать всех свидетелей друг от друга, но судья сказал, что мы заслужили право присутствовать, потому что мы — родители Дэвиса. Я уверен, обвинитель не хочет давать ему повод пересмотреть свое решение.
— Мистер Бауэр, — говорит Одетт, — нам нужно поговорить.
Я скрещиваю руки на груди.
— Почему бы вам просто не сделать то, что вы должны сделать? Выиграть это дело?
— Это довольно сложно выполнить, когда ваша жена ведет себя как бандит с большой дороги, а не как скорбящая мать. — Она смотрит на меня. — Я не могу вызвать ее в качестве свидетеля.
— Что? — удивляюсь я. — Но ведь мы тренировались и…
— Да, но я не доверяю Бриттани, — просто говорит она. — Ваша жена непредсказуема. А выставлять непредсказуемого человека свидетелем нельзя.
— Присяжные должны выслушать мать Дэвиса.
— Нет, если я не уверена, что она не начнет выкрикивать расистские оскорбления в адрес подсудимой. — Она окидывает меня холодным взглядом. — Вы и ваша жена ненавидите меня и всех, кто похож на меня, мистер Бауэр. Скажу честно, мне плевать. Но я — ваш шанс, единственный шанс добиться справедливости для вашего сына. Поэтому я не только буду говорить вам, что хорошая идея, а что нет, но и указывать, что делать. И это означает, что ваша жена не будет давать показания.
— Судья и присяжные подумают, что что-то неладно, если она не выступит свидетелем.
— Судья и присяжные подумают, что она убита горем. Достаточно будет и вас в качестве свидетеля.
Если моего горя недостаточно, чтобы перестать сдерживать себя, как Брит, означает ли это, что я любил Дэвиса меньше?
— Вчера вы слышали, как защита выдвинула версию о том, что у вашего сына было недиагностированное нарушение обмена веществ…
Это случилось, когда свидетелем выступал педиатр. Там было много медицинских терминов, которых я не понял, но суть уловил.
— Да, я понял, — говорю я. — Это была их последняя надежда, и они ухватились за соломинку.
— Не совсем так. Пока вас не было, судмедэксперт проверил результаты. Скрининг показал у Дэвиса MCADD. Я сделала все, что в моих силах, чтобы убедить жюри не принимать его показания, но главное тут то, что семя, посеянное защитой, уже пустило корни: ваш ребенок был проверен на потенциально смертельное заболевание, и результаты прибыли слишком поздно. И если бы этого не произошло, он мог бы выжить.
У меня подкашиваются ноги, и я тяжело опускаюсь на край стола. Мой мальчик был болен, а мы не знали об этом? Как в больнице такое допустили?
Это так… случайно. Так бессмысленно.
Обвинитель прикасается к моей руке, и я невольно вздрагиваю.
— Не делайте этого. Не то заблудитесь в собственной голове. Я говорю об этом, чтобы вы не удивлялись во время перекрестного допроса. Все, что сделала Кеннеди Маккуорри, — это нашла возможный диагноз. Он не был подтвержден. Дэвиса не лечили. С таким же успехом она могла сказать, что у вашего сына с возрастом развилась бы болезнь сердца, потому что у него была к этому генетическая предрасположенность. Это вовсе не означает, что такое когда-нибудь произойдет.
Я думаю о своем дедушке, который ни с того ни с сего умер от сердечного приступа.
— Я говорю вам все это потому, что, когда мы вернемся туда, — продолжает Одетт, — я вызову вас на свидетельскую трибуну. И вы будете отвечать в точности так, как мы репетировали в моем кабинете. Все, что вам нужно помнить, — это то, что в этом суде нет места никаким «возможно» или «может быть». Нет никаких «это могло произойти». Это уже произошло. Ваш сын мертв.
Я киваю. Есть тело. И кто-то должен заплатить.
«Клянетесь ли вы говорить правду?»
Моя рука лежит на кожаной Библии. В последнее время я редко ее читаю. Но необходимость клясться на ней заставляет меня вспомнить Большого Айка и время, которое я провел в тюрьме. И Твинки.
Если честно, я много думаю о нем. Наверное, он уже освободился. Ест где-нибудь консервы «Шеф Бойарди», о которых так мечтал. Что будет, если я случайно встречусь с ним на улице? В «Старбакс»? Мы обнимемся по-мужски? Или сделаем вид, что незнакомы? Он знал, кем я был на воле, как я знал, кем был он. Но в тюрьме все было по-другому, и то, чему меня научили верить там, не соответствует действительности. Если сейчас наши дорожки пересекутся, будет ли он все еще Твинки для меня? Или просто очередным ниггером?
Брит наконец вернулась в зал суда и сидит рядом с Фрэнсисом. Когда она вышла из туалета с еще мокрым от слез лицом и красным носом, я сообщил ей, что заявил обвинителю: «Никто не будет указывать моей жене, как горевать!» И что для меня невыносимо думать о еще одном нервном срыве Брит, из-за чего я запретил Одетт Лоутон вызывать мою жену на допрос в качестве свидетеля. Я сказал Брит, что люблю ее и мне мучительно видеть, как она переживает.
Она купилась.
