Гаррис с удовольствием слушал его.
— Вам нравится «Тристан»?
Торсон буквально расплылся в улыбке.
— Красивый звездолет, — сказал он. — Да, вам, наверное, странно, что я, вроде как–никак ученый, говорю первым делом о красоте… Но я много раз убеждался, что красота — лучший признак функциональности. Мой «Фламберж» тоже был прекрасным звездолетом. Но «Тристан» не хуже.
Гаррис прищурился.
— Какое это расстояние?
— От Солнечной системы — восемьсот девяносто световых лет. От нас — чуть больше. Под тысячу. Трасса–то не прямая.
— Тысяча световых лет… Но все–таки не пять тысяч, — сказал Гаррис.
Торсон посмотрел на него с вызовом.
— Да. И что? Я хочу когда–нибудь вернуться. И прожить еще кусок жизни в обычном людском мире.
— Вот как… И давно у вас… такое желание? Ведь на Рэли вы о своих жизненных планах говорили совсем другое.
Торсон задумался.
— Кажется, я знаю, к чему вы клоните, — сказал он. — Вы правы. Это с войны. Когда видишь вблизи, как стальная коробка, в которой живут две тысячи молодых здоровых мужиков, буквально испаряется… Это кое–что для меня поменяло. Одно дело — теории…
— Хорошо, что у вас это не отбило желание вообще лететь к звездам, — сказал Гаррис.
Торсон удивленно посмотрел.
— Да ну? Ни за что. Скорее укрепило. Via est vita — знаете такую мудрость?
— Знаю…
— Да… Конечно, знаете. На самом деле, я и саму войну рассматриваю как шаг на пути дальше. В Галактику. Бестолковый, затратный из–за того, что мы зацикливаемся друг на друге и сжигаем ресурсы зря… Но — шаг в ту же сторону. В конечном счете.
Гаррис упруго поднялся.
— Спасибо, — сказал он. — Не знаю, увидимся ли мы еще до вашего старта, так что — желаю удачи. От всей души. Прогуляюсь, полюбуюсь на «Тристана», с людьми поговорю… Счастливо вам.
Торсон довольно долго смотрел ему вслед. Потом вернулся к работе.
— Платон…
— Ника…
— У меня теперь никого, кроме тебя, нет.
— Ох, Ника…
— Что?..
— Ничего. Я не знаю, что тебе сказать… Если у тебя будет сын — назови Андроником. Гордись им. Это был воин и замечательный человек.
— У меня — сын, хм… Не знаю. Может, и будет когда–нибудь.
— Обязательно. Ты — вдова выдающегося адмирала… прости, что так говорю. Ты не пропадешь. И одна не будешь.
— Ага. Конечно. Циничная вдовушка, спекулирующая на памяти мужа… Скажи… Пожалуйста, скажи. Ты знаешь, как он погиб?
— Да.
— Это было мгновенно?
— Да. Его корабль просто развалился на куски, там не уцелел никто.
— Это было не зря?
— О боги… О чем ты спрашиваешь. Нет, я понимаю… Говорю тебе честно: насколько я знаю, Андроник всегда сражался блестяще. Просто нашелся тот, кто его переиграл.
— Ты научился у военных так выражаться.
— Я тоже военный, Ника. Война и любовь — все, что у нас осталось. Если вообще когда–нибудь было что–то другое.
— А как же смерть?
— Она отступит. Я уверен. Рано или поздно, так или иначе. Но обязательно.
— И что тогда?
— Этого я уже не знаю…
«Здравствуй, дорогая.
Кажется, я впервые называю тебя так.
Я часто вспоминаю, как в поезде, шедшем через пролив, ночью, ты впервые сама взяла меня за руку.
Допускаю, что ты не помнишь этого. Обрывки воспоминаний — они ведь как осенние листья: никому не нужны.
Есть такая старинная песня: «The falling leaves drift by my window, the falling leaves of red and gold…»
Очень примитивные слова. Но хорошее исполнение дарит чувство прозрачной пустоты Космоса.
«Since you went away the days grow long and soon I'll hear old winter's song…»
Космос — как зима. Понимаешь? Я не очень–то умею это выразить. Умирающий и воскресающий бог. И вечность.
Время растягивается. Все события одинаково далеки. Или одинаково близки. И тот момент, когда ты взяла меня за руку, и тот, когда я увидел на экране, как взрывается «Тирпиц». С него не спасся ни один человек. Йоланка, ты не можешь себе это представить… Я уверен, что не можешь. Потому что я сам не мог — пока не оказался совсем рядом.
Мы давно не виделись, и теперь до моего отлета не увидимся. Исследовательская экспедиция. Ты же знаешь, я об этом мечтал. И вот — мы это получили.
Я не мог отказаться. И не хотел.
Наверное, я счастлив.
Знаешь, я сейчас по долгу службы часто работаю с галактическими картами. И, когда есть время — воображаю, как они постепенно меняются. Взрываются сверхновые, образуются планеты, расходятся и сливаются созвездия… Может быть, мы и есть — созвездия?
Я начинаю совсем по–другому представлять себе время и пространство. Кажется, совсем по–новому. Какой там Риман…
Как говорили древние философы: центр Вселенной — всюду, периферия — нигде. Я только сейчас понимаю, что они имели в виду.
Отдалившись на тысячу световых лет, мы станем ближе.
Я знаю, это все ужасно по–мальчишески звучит. А я, несмотря на возраст, сейчас и чувствую себя мальчиком. Бредущим между звезд — к тебе.
Андрей».
— Ваша вечность, к вам дама.
— Та самая? — Велизарий оторвался от экрана.
Куропалат кивнул.
— Проси, — Велизарий встал.
…Хрупкая прямая женщина. В сплошь черном, но пышном платье. Большеглазая. Только присмотревшись к ней, можно было заметить приметы немалого возраста.
Ольга Вардан, в девичестве Палеолог.
Жена и мать.
— Садитесь, пожалуйста, — Велизарий указал ей на кресло.
Она чуть заметно улыбнулась.
— А вы так и останетесь стоять?
— Я послушаю вас стоя. Устал от работы.
Она села все так же прямо.
— Я не буду жаловаться вам на судьбу, ваша вечность. У меня один вопрос. Один–единственный. Почему вы сняли Андроника с должности командующего группой флотов «Центр»?
Она так правильно выговорила эти слова. Как будто тренировалась…
Велизарий продолжал стоять.
— Если я скажу, что это сделал не я — вы не поверите?
Она пожевала губами, став мгновенно похожей на старуху.
— Ваша вечность, я привыкла, что за любой приказ отвечает тот человек, чья подпись под ним стоит. Я догадываюсь, что у нас в империи это не всегда так. Но посудите сами: кого мне еще спрашивать?
