Молчание.
– Ну почему мне никто не хочет помочь? – негромко спросил Тит, переводя взгляд с бюста отца на пустую нишу рядом с ним. Нишу, которую сегодня займет урна с прахом его деда, как только завершится похоронный обряд. Деда больше нет, и он, Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин, теперь глава семьи. Это к нему теперь люди будут обращаться за советом, а не он к ним.
– Снова разговариваешь со статуями? – в дверях, упершись кулачками в бедра, застыла Энния. – Люди подумают, что ты сошел с ума, а ведь ты теперь патерфамилиас. Глава семьи.
Тит простонал.
– Не напоминай.
– Можно подумать, от этого что-то изменится. – Она шагнула к нему, чтобы поправить складки его черной траурной тоги. – Там тебя уже ждут.
– Тогда пожелай мне удачи, – сказал Тит, накидывая на голову складку черной шерстяной ткани. Он сам не знал, кому предназначались эти слова, то ли отцовскому бюсту, то ли любовнице.
Небо было холодным и серым, что, однако, не мешало огромному множеству людей прийти, дабы воздать последние почести бывшему консулу и выдающемуся государственному деятелю Рима. Под торжественные звуки медных труб Тит шагал рядом с плакальщиками в масках, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Выставлять напоказ свое горе было бы неприлично. За ним, рыдая, шли его сводные сестры – женщинам в отличие от него плакать не возбранялось. Главе же семейства полагалось сохранять каменное спокойствие. Лишь в какой-то момент, когда он встретился взглядом с сенатором Марком Норбаном, который, хромая, торопился присоединиться к процессии, Тит почувствовал, как у него тоже защипало в глазах. Кстати, старый сенатор был не один. Рядом с ним в черных платьях шли его супруга и дочь. Приблизившись к колонне, Марк Норбан кивнул Титу как равному.
Нет, я не равный тебе, возразил про себя Тит. Я вообще никому не равный. Мне всего двадцать восемь, и я обычный чиновник. Так что, пожалуйста, не смотри на меня так, будто я важная фигура.
Увы, теперь в глазах окружающих он был важной фигурой – главой семейства, со всеми вытекающими отсюда обязанностями. Тит учтиво ответил на кивок Марка и зашагал дальше.
Будь у него выбор, похоронной процессией все бы и закончилось. Он оставил бы останки в склепе, а сам с облегчением вернулся бы для девятидневного траура домой: установил бы в нише бюст деда и время от времени разговаривал бы с ним, привыкая к своей новой роли.
Но сначала требовалось произнести в адрес покойного хвалебную речь, а для такого важного человека, как его дед, хвалебную речь полагалось произносить публично, с ростральной колонны на Римском форуме, чтобы ее слышал весь Рим.
«Держись, – мысленно сказал себе Тит. – Тебе уже случалось произносить речи. Пусть даже не с Ростральной колонны, где ее будет слушать плебс, чтобы затем перемывать мне косточки, комментируя каждое мое слово, каждую фразу, а заодно гадая, выйдет ли из меня важная политическая фигура или нет». Еще ни разу не произносил он речей перед таким скоплением народа. И что самое главное, это не сенат, где многие тихо дремлют, убаюканные голосами ораторов, вещающих про налоги и петиции. Сегодня его действительно будут слушать, внимая каждому его слову. Тит проглотил застрявший в горле комок. Процессия тем временем достигла форума. Площадь перед колонной была забита до отказа. Возникало ощущение, будто сюда стекается весь Рим. Медные трубы стихли. Почти ничего не видя перед собой, Тит по ступенькам поднялся на платформу и встал лицом к толпе. Обращенные к нему лица казались размытыми розовыми пятнами. Он заморгал, пытаясь вернуть зрению фокус, и в следующий миг увидел все: и нахмуренные брови, и напряженное ожидание, и зевки, и зависть, и насмешливые ухмылки. Нет, лучше бы все по-прежнему оставалось размытым пятном.
Впрочем, взгляд выхватил из толпы несколько дружеских лиц – пару знакомых квесторов, архитектора, который разрабатывал проект новых бань, и других. Стоя между женой и дочерью, сенатор Норбан улыбался, пытаясь вселить в него уверенность. Кстати, сегодня с сенатором была его младшая дочь, Фаустина. Сабина уже отбыла в Антиохию, и до нее наверняка еще не дошла весть о кончине его деда.
«Через месяц ты получишь от нее письмо», – напомнил себе Тит. Увы, он с великой радостью обменял бы письмо, и собственные руки в придачу, на то, чтобы сегодня она была здесь, чтобы стояла в толпе, подбадривая его взглядом. Сабина наверняка улыбнулась бы ему и едва заметно кивнула, помогая избавиться от застрявшего в горле кома… Тит представил ее губы, как он припадает к ним в поцелуе, представил упругость ее груди под своей ладонью, и заморгал, отгоняя наваждение. О боги, разве об этом думают на похоронах, тем более что с минуты на минуту ему придется произносить хвалебную речь в честь покойного деда.
По толпе пробежал шепоток нетерпения, размытые розовые лица насупили брови. Тит прочистил горло, засунул одну ладонь в складки тоги и вскинул подбородок. С чего же начать? Каким полагается быть первому предложению? Он не раз проговаривал для себя свою речь – серьезную, хорошо продуманную, призванную воздать должное многочисленным заслугам деда. И вот теперь он не мог вспомнить ни единого слова.
Тит в отчаянии поводил глазами по толпе, пока его взгляд не упал на сестру Сабины. Фаустина ростом была выше матери, и даже отца. Ее светлые волосы покрывала черная вуаль. Она вся подалась вперед, как будто хотела помочь ему извлечь из глубины души застрявшие там слова, и незаметно кивнула.
Тит прочистил горло.
– Уважаемые граждане Рима, – начал он, сильным, не дрогнувшим голосом. – Марциал говорит нам «Скорбит тот, кто скорбит в одиночку». Но сегодня, когда от нас ушел такой уважаемый человек, как мой дед, Гней Аррий Антонин, мы, граждане Рима, скорбим вместе.
И он гладко, без единой запинки, довел свою речь до конца.
Викс
В народе Антиохию называли восточным Римом, но лично я не нашел с ним ничего общего. Нет, здесь были и колоннады, и акведуки, и цирковые арены, но на Рим это не было похоже даже близко. Местные мужчины отращивали длинные волосы, на манер женщин, и, как женщины, красили ногти. На улицах города звучала самая разная речь – еврейская, латынь и еще добрый десяток неизвестных мне языков и наречий. А еще я всего на одном рынке насчитал больше шлюх, чем во всех римских трущобах. Но, может, это были и не шлюхи вовсе. Просто они так одевались – ярко и вычурно.
– Мой бывший аквилифер? – поприветствовал меня Траян, когда нагрянул с инспекцией в нашу когорту. Впрочем, он не столько проверял нашу готовность к походу, сколько раздавал солдатам обещания богатой добычи и громких триумфов, которые ждали их в наступающем году.
– Надеюсь, морское путешествие не доконало тебя.
– Но было близко к тому, Цезарь, – ответил я, салютуя моему императору.
– Смотрю, ты все еще носишь львиную шкуру, которую снял с Децебала. Неужели тебе не хочется передать ее новому аквилиферу?
– Только через мой труп, Цезарь.
Мех уже порядком поистерся, но я все равно носил его поверх моего алого плаща, и центурион копейщиков вечно хмурил брови, глядя на меня.
