Боже мой! Он все сделал сам. Все. В квартире Уго мы с Петросом нашли на полу осколки стекла. Майкл не смог взломать замки на двери, поэтому забрался через окно.
– Лео, – я постучал в дверь, – мы закончили. Я выхожу.
Майкл посмотрел на меня непонимающе.
Они были правы, когда шестнадцать лет назад отправили его на лечение в горную клинику. Знали, какая помощь ему требуется.
Лео открыл дверь и подождал, пока я выйду.
– Молитесь, Майкл, – сказал я. – Просите о прощении. А потом вам надо будет исповедоваться.
Глава 38
Я должен был найти Лучо и Миньятто. Суд над Симоном можно завершить сегодня же.
Когда я шел домой, дороги Ватикана были тихи. Новости о выставке еще не разнеслись по городу. А может, добрые римские католики, обнаружив, что плащаницу отдали, решили подождать и посмотреть, что произойдет завтра.
Из-за двери брата Самуэля раздавались смех Моны и Петроса. Я не стал им мешать, пошел к себе, в темную квартиру. Ни Миньятто, ни Лучо не ответили на мой звонок. Даже Диего во дворце не взял трубку.
Расстегнув сутану, чтобы дышать свободнее, я сел за кухонный стол. Стоило на секунду прикрыть глаза, и темнота наполнялась мыслями об Уго. Воспоминаниями о нем. Благодарностью за то, что он сделал возможным сегодняшнее событие. Завтра миллионы людей, которые никогда о нем не слышали, узнают, что создателя выставки убили, когда он пытался претворить мечту папы в реальность. Его начнут почитать как мученика. Героя. Его не интересовало воссоединение церквей. Но будь он сегодня в капелле, наверное, понял бы.
Я стянул с себя пропотевшую сутану. Во мне зрела крохотная надежда, и чем дольше молчал телефон, тем больше она крепла. А вдруг Симон уже на свободе? Теперь, когда выставка достигла своей цели, может быть, Лучо с Миньятто решили привезти его домой?
Отогнав эту мысль, я занялся квартирой. Но Мона уже помыла посуду и навела чистоту в комнате Петроса. Так что я наскоро принял душ, чтобы смыть с себя осадок после встречи с Майклом. Едва я успел одеться, раздался стук в дверь.
Ожидая увидеть Петроса и Мону, я поспешил открыть. Но на пороге стоял мужчина с серебряными волосами. Мирянин, в черном костюме с галстуком, не из моих соседей – раньше я никогда его не видел. Но человек посмотрел на меня так, словно мое лицо ему знакомо.
– Чем могу быть полезен? – спросил я.
– Отец Андреу?
В глубине души задрожал крошечный огонек паники.
– Александрос Андреу? – повторил он.
Александрос. Имя, которое значилось в моих официальных документах. Человек что-то держал в руке. Конверт!
– Да, это я. Пожалуйста, объясните, что происходит.
Он протянул мне конверт. На нем были оттиснуты слова: «ПРЕФЕКТУРА ПАПСКОГО ДОМА», над ними помещался герб Иоанна Павла. А человек этот – курсоре, личный курьер папы.
– Что это? – пробормотал я.
– За тридцать минут до аудиенции перед вашим домом будет ждать машина, – сказал курсоре, не отвечая. – Доброй ночи, святой отец.
Слегка поклонившись, он удалился.
Я разорвал конверт. Лежавшая внутри карточка гласила:
«Вы вызываетесь в частные апартаменты Его Святейшества к десяти часам утра для дачи показаний».
У меня колотилось сердце. Я ничего не понимал. Как прокуратор Симона, я не мог выступать свидетелем по его делу.
Но теперь правила поменялись – папа стоит над законом.
Я оцепенело пошел к шкафу – искать свою парадную сутану. И утюг. Но в коридоре остановился. Окна комнаты Петроса выходили на дворец. Окна кардинала Бойи были темны, но по всему верхнему этажу горел свет.
От мысли об этих апартаментах у меня мурашки поползли по коже. Надо тщательно продумать, что говорить. Если к утру Майкл не признается, мне понадобится помощь Миньятто.
Я доставал гладильную доску, когда в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и послышался голос Петроса.
– А в джунглях обычно они… у них такой яд, он может убить, но это потому, что они едят жуков, у которых яд, а в зоопарке они таких жуков не едят… поэтому они, ну… не очень ядо витые. Или даже вообще не ядовитые!
Я сделал глубокий вдох и закрыл шкаф. Под ногу попалось что-то острое, и я приглушенно выругался. Мона услышала меня и, когда я вышел в прихожую, улыбнулась.
– Это про древесных лягушек, – пояснила она.
Но потом увидела выражение моего лица.
– Babbo! – закричал Петрос, бросившись ко мне.
Я шагнул вперед, быстро подхватил его, чтобы он не заметил неуверенности у меня в глазах, и протянул Моне приглашение, которое принес курсоре.
– Это хорошо или плохо? – прошептала она.
– Не знаю.
Петрос был вне себя от радости. История его приключений с той минуты, как я ушел, неслась потоком невразумительных фраз. Я держал мальчика на руках и собирался сказать, что человек, который ворвался в нашу квартиру, больше никогда не вернется. Наш дом снова по-настоящему стал нашим. Но после нескольких часов, проведенных с матерью, его жизнь полностью избавилась от мрачных красок.
– Спасибо, – сказал я Моне.
Но она уже повернулась к дверям.
– Уходишь? – спросил я.
Она пошла на кухню и нашла в шкафчике бинт.
– У тебя из ноги кровь идет, – сказала она, вернувшись.
Петрос посмотрел вниз и показал пальцем на цепочку красных пятнышек.
– Мона, – сказал я, – можешь остаться еще ненадолго? Мне нужно кое с кем встретиться, чтобы подготовить показания.
– На что ты такое наступил? – удивилась Мона.
Она присела, что-то вытащила у меня из пятки и протянула мне. В мою ладонь лег странный красный камешек.
Я ждал ее ответа.
– Я останусь столько, сколько тебе нужно, – сказала она, не глядя мне в глаза.
Она хотела перевязать мне ногу, но я забрал у нее бинт и все сделал сам. Она убрала руки и не пошла за мной к раковине.
С камешка смылось красное, и он превратился в осколок стекла.
– Ты чудесно его воспитал. – Мона подошла сзади и заговорила вполголоса, чтобы Петрос не подслушал. – Он такой рассудительный. Любопытный, все хочет знать. Когда я с ним, мне жаль, что…
Я не отрываясь смотрел на стекло.
– Мне жаль, – продолжила она, – что я так много пропустила в его жизни. Ты даже не представляешь, как я об этом жалею.
Я отступил назад и посмотрел на пятна крови, ведущие в спальню. И почувствовал первый укол страха.
– Знаю, у меня нет права об этом просить, – сказала Мона, – но я бы очень хотела видеться с ним почаще.
