Все эти вещи он заработал в тюрьме, впервые в жизни честным трудом, работая учетчиком в тюремных мастерских, а потом помощником бригадира.
В Москве стояла теплая, предосенняя погода, когда он вышел из поезда на Белорусском вокзале и деловито зашагал в толпе таких же, как он, приезжих людей. Он только не знал, как ему попасть на Тульскую улицу, какие идут туда трамваи. Милиционер посоветовал ему спуститься в метро. И даже откозырял ему.
На Тульской улице, в Замоскворечье, Буршин без труда отыскал небольшой деревянный дом, в котором жил когда-то, поднялся на ступеньки крыльца и позвонил осторожно.
Навстречу ему вышла высокая девушка, белокурая, стройная, в халате. Она спросила строго:
- Вам кого?
- Буршина Татьяна Федоровна, - сказал смущенно Буршин, - не проживает ли, простите за беспокойство, в этом доме?
- Проживает, - сказала девушка иронически и, улыбаясь, осмотрела его с ног до головы. - Войдите, пожалуйста.
Буршин вошел в полутемный коридор, в тишину старого своего жилища. Он вошел робкий, растерянный. Снял кепку и долго ненужно мял ее в руках.
Никогда в жизни он не был таким растерянным.
Высокий, красивый парень подозрительно посмотрел на него исподлобья. Это был тот самый парень, чей снимок Буршин видел в "Известиях".
- Я ваш папа, - сказал Буршин. И не узнал собственного голоса.
Парень еще более подозрительно посмотрел на него. А девушка, та, что открывала дверь, переспросила:
- Наш папа?
- Да, - сказал Буршин тихо и, увидев вешалку, повесил свою кепку на крюк.
Из комнаты вышла немолодая женщина. Она в нерешительности остановилась против посетителя, всматриваясь в него. Потом просто, как тысячу раз в повестях и романах, бросилась ему на шею и заплакала, тихо всхлипывая.
И этот плач мгновенно поставил все на свои места.
Буршин снял макинтош, повесил его рядом с кепкой и прошел в комнату. Он испытывал еще некоторую неловкость. Белокурую дочку, такую большую и незнакомую, неудобно было называть на "ты". Да и сын, этот крупный парень с уверенными, мужскими движениями, казался чужим, незнакомым.
В дом свой Буршин вошел, как в сон. Он сел в кресло и не знал, с чего начать разговор. Помолчав минуту, он все же начал и сразу рассказал все. Все, что придумал за это время, сидя в тюрьме. Он ничего не сказал о воровской своей профессии, о тюрьмах, о побоях, о побегах. Он сказал:
- Я работал бухгалтером... Просто работал бухгалтером в одной коммерческой фирме в Польше...
- В Польше? - удивился сын.
- Ну да, в Польше, - подтвердил отец, будто в этом не было ничего удивительного. - В Польше, в городе Варшаве, в небольшой торговой фирме.
- Н-да, - неопределенно произнес сын и еще более подозрительно посмотрел на отца.
- А где Яша? - вдруг спросил отец и оглянулся по сторонам.
- Яши давно нет, - подняла к глазам уголок передника жена. - Яша умер еще в двадцать пятом году. В феврале двадцать пятого года... От скарлатины...
- От скарлатины?
- А как же вы попали в Польшу? - спросила дочка, стоявшая у окна.
- Кто? Я? - повернулся к дочке Буршин, и лицо его порозовело то ли от внезапного волнения, то ли от лучей заходящего солнца. - Видишь ли, какая история, - проговорил он после долгой паузы, - в Польшу я попал случайно. Поехал, собственно говоря, в командировку. Я часто тогда ездил в командировки. Мать вот помнит... Ну и тут поехал ненадолго. А меня там вдруг задержали. Приняли, как я понял, за шпиона, хотели даже посадить в тюрьму. Даже почти что посадили. Потом разобрались, судить не стали, но из Польши не выпустили...
- А потом? - спросил сын.
- Что "потом"? - повернулся к сыну Буршин.
- А потом - выпустили?
- Не то что выпустили, Мне самому пришлось бежать, хотя я занимал там впоследствии уже вполне приличную должность. Я же говорю, я работал бухгалтером...
- Так, так, - сказал сын, невесело усмехнувшись, и непонятно было, верит он словам отца или в чем-то сомневается.
- Вот так, - усмехнулся и отец, пожав плечами. - Одним словом, принял я за эти годы, как говорится, казнь господню. И там поляки меня преследовали, и тут я сразу же ввалился в неприятность. На границе меня чуть не убили, да и потом пришлось отсидеть в тюрьме, пока разобрались у нас, что такое я из себя представляю. На старости лет, вот видите, пришлось отсидеть в тюрьме в своем же родном отечестве...
- А в какой тюрьме, в каком городе? - опять спросил сын, но уже без усмешки, сочувственно.
- В двух тюрьмах я сидел, - вздохнул отец. - Последние месяцы я находился в Минске, в минской тюрьме...
- В одиночной камере?
- Нет, зачем! - будто растерялся отец. - Я в общей сидел, со всеми. Да и не все время сидел. Днем-то мы работали в мастерских. Щетки делали, умывальники, замки. Всякую мелкую работу исполняли. Я-то, правда, и в тюремных мастерских работал бухгалтером. По старой своей специальности. Одним словом, занимался учетом. Учетная работа...
- Это еще хорошо, - сказал сын.
А дочка вздохнула. И жена вздохнула.
- А Яша, значит, умер? - сказал отец. - Жалко Яшу. Ему бы сейчас было...
Но Буршин так и не успел подсчитать, сколько сейчас было бы лет его сыну Якову.
В комнату, не постучавшись, твердым шагом вошел в макинтоше и в шляпе чернявый молодой человек.
Буршин заметно встревожился, увидев незнакомого. Но тут же сразу выяснилось, что это его зять, муж дочери. Они недавно поженились, на той неделе.
- Жалко, я опоздал на свадьбу! - уже развеселился Буршин, здороваясь с зятем.
Зятю наскоро пересказали печальную историю тестя, только что тут рассказанную. И зять присел на стул, готовясь слушать ее продолжение. Он внимательно и удивленно смотрел на тестя черными выпуклыми глазами.
Буршин должен был еще объяснить причину своего длительного молчания. И он объяснил:
- Вы понимаете, я написал вам три письма. Вы мне не ответили. Ну, я решил, что вы переехали. И больше не писал...
Это было наивное объяснение, но оно как будто удовлетворило семью.
Только зять сказал Буршину:
- А я так считал, что вас и в живых уже нет...
Буршин печально улыбнулся.
- Я сам не надеялся, что выживу. Но вот выжил. Теперь все хорошо...
И в самом деле все было хорошо.
У Буршина были правильные документы. Он мог быть спокоен, что его не пригласят теперь в уголовный розыск. Он свое отсидел. Он говорил, что вот-вот поступит на службу, только бы ему вылечиться от этой проклятой болезни, от этой... малярии.
