— Понимаю. И вы подобрали Вотапека, Тига и Седжвика. Все гении.
Старец смотрел некоторое время на Ксандра, а потом вдруг ни с того ни с сего разразился хохотом.
— Туше![32]— воскликнул он. — Ни в коем случае не стану притворяться, будто они не оставляют желать лучшего по этой части. Вместе с тем нам обоим известно, что люди они не глупые, далеко не глупые. Просто им необходимо руководство. Они позволяют мелочной детали затуманить сознание.
— А вы, конечно же, наделены предвидением, чтобы руководить ими.
— Вы говорите об этом с таким цинизмом… — Ландсдорф замолчал и оглядел своего бывшего студента. — Какая разница в сравнении с прошлой ночью.
— Прошлой ночью?
— Когда мы беседовали. — Голос Ландсдорфа обрел значительно большую сердечность. — Тогда вы были гораздо интереснее.
— Прошлой ночью, — повторил Ксандр, — мне ввели наркотик.
— Именно. Есть ли время лучше, чтобы говорить правду?
— Правду? Правду о чем?
— О хаосе, о власти, о роли обмана. Вы были весьма прямодушны, весьма расположены.
Реакция на его слова была немедленной.
— Я вам не верю.
— Чему не верите? — поинтересовался Ландсдорф как бы между прочим. — Я ничего и не сказал. Просто повторяю сказанное вами прошлой ночью. Вероятно, из нас двоих вы лучше знаете, что мыслим мы не столь уж и по-разному.
Ксандр повернулся к окну.
— Поверьте мне: так, как вы, я никогда бы не смог думать.
— Неужели? — Ландсдорф залез в карман и вытащил маленький магнитофон. Положил его на стол и спросил: — Хотите послушать кое-что из прошлой ночи? — Не дожидаясь ответа, нажал кнопку и откинулся назад. Мгновение спустя Ксандр услышал, как его собственный голос заполнил всю комнату.
Речь была вялой, не очень внятной, но голос был, совершенно очевидно, его. Второй голос стал задавать вопросы. Ландсдорф. Ничего не значащая болтовня, затем разговор перешел на теорию. И Ксандр слышал, как с каждым новым вопросом он сам, поначалу не приемля, соглашался с Ландсдорфом, принимал его структуру порядка, власти и даже жертвы.
* * *
Ландсдорф: «Итак, вы согласны, что существует избранное меньшинство, которое наделено бдительностью, прямотой и мудростью, чтобы править… разумеется, обладают ли они должной ответственностью?»
«Если они…»
«Да или нет? Мы должны наделить их ответственностью?»
«Да, если…»
«Итак, лучше всего позволить им руководить остальными, чтобы поддерживалось равновесие?»
«Да, но вы исходите из того…»
«Только из того, что вы мне сказали. Они наделены бдительностью и прямотой, они осуществляют основные функции государства, они превратят массу посредственности в людей, которые сделаются лучше».
«Да… только я…»
«И средства их оправданы целью, какую они преследуют: равновесие, постоянство и прогресс государства и его народа».
«Да… но только вы…»
«Они наделены мудростью, прямотой. Вы это сами сказали. Разумеется, они знают лучше, нежели остальные?»
«Да… только они…»
«Разумеется, они знают лучше, нежели остальные».
«Да! Да! Да!»
* * *
Ксандр сидел потрясенный, его вера в себя убывала с каждой минутой: голос Ландсдорфа, указующий, назидательный, воспоминания о давних спорах, наставник и ученик. И молодой готов угождать едва ли не во всем. Вскоре он уже различал воодушевление в собственном голосе.
— Выключите это, — произнес Ксандр.
— Но самая занимательная часть разговора еще впереди, — ответил Ландсдорф. — Вы…
— Выключите.
Старец улыбнулся, взял в руки магнитофон, нажал кнопку. Ксандр оставался возле окна.
— Вы удивлены?
— Удивлен чем?
— Полноте, вы с готовностью признали, что есть люди, рожденные, чтобы вести за собой, они наделены предвидением…
— Это ваше понятие, а не мое.
— Семантика.
— В каком бы состоянии я ни был… в какое бы состояние вы меня ни ввели… я вел разговор о вещах теоретических. Не практических. Это вы вкладывали слова в мою речь. Ничто из этого никак не связано с Эйзенрейхом.
— Это целиком связано с Эйзенрейхом. — Ландсдорф помолчал. — Если это была только теория, то почему она вызвала поначалу такие колебания?
— Я растерялся…
— В самом деле? Тогда почему же сейчас вы так истово не пожелали слушать? Говоря вашими словами, это всего лишь гимнастика ума ученого. Какой в этом вред?
— Меня нисколько не интересует…
— Или, хотите, я дам вам послушать отрывок нашей дискуссии о блюстителе, где вы разъясняете сложные взаимоотношения между знанием и обманом? Или, скажем, обмен мнениями, в ходе которого вы предлагаете объяснения тех разделов манускрипта, которые вызывают наибольшее беспокойство? Ваши замечания весьма убедительны.
— Зачем вы это делаете? — спросил Ксандр. Ландсдорф ничего не ответил. — Укор совести? Не в этом ли суть: вам нужно одобрение всего вами содеянного, нужно услышать, как это благородно, что все мы должны быть вам благодарны за то, что вы взяли на себя такую ответственность? Извините. Вы не получите поддержки от башни из слоновой кости…
— Ваше одобрение мне не нужно.
— Тогда зачем?
Ландсдорф опустил магнитофон в карман.
— Говоря вашими словами, люди слабы.
— Это не ответ.
— Меня тоже беспокоят три моих «гения». Рано или поздно их тоже, разумеется, придется заменить. Возможно, скорее рано, чем поздно. Трое других будут отобраны, подготовлены, приведены в готовность.
— Уверен, что ваше следующее маленькое трио уже подобрано.
— Нет, — произнес Ландсдорф, и во взгляде его сверкнули отблески теплых воспоминаний. — Я свою роль сыграл. — Он оглянулся на Ксандра. — Теперь кому-то другому надлежит взять бразды правления. — Двое смотрели друг на друга в упор. — Как Эйзенрейх выразился? Человек с проницательностью Аврелия и самообладанием Цинцинната. — Ландсдорф собрал бумаги. — Человек с мудростью и прямотой, дабы вдохнуть жизнь в предвидение. — Он снова обернулся к Ксандру. — Я знаю только одного такого.
В комнате стало тихо. Ксандр застыл на месте, чувствуя, как мурашки поползли по спине.
