и пленники смотрели ему вслед. С наступлением дня людей и суеты между четырьмя кибитками прибавилось. Для пленников было ясно, что их судьба теперь зависит от того, как отнесется к сообщению Долана бритоголовый. Онгаш ткнул под бок Долана, смерив его уничтожающим взглядом.
— Змееныш ты подколодный, а не сын достойных родителей!.. Ради спасения гнилой душонки своей ты решился на такое! Себя спасаешь, а сотни сородичей умрут с голоду?
— Молчи, псина, ты свое отжил! — огрызнулся уже обнадеживающийся Долан.
Со стороны хотона в густом облаке пыли летели, будто на крыльях, двое верховых.
Долан, дрожа от охватившего его озноба, все еще стоял на коленях, а Онгаш возвышался над ним и над развалившимися в разных позах бандитами, как судья.
Разглядев ближнего из всадников, бандиты вскочили на ноги, отряхнулись, приняли воинственную позу.
— Бааджа[69], вот они! — вскричал усатый, кланяясь. — Тот, что на коленях, набивается вам в друзья! Ха-ха-ха!
— А ну-ка покажите мне обоих! — сказал мужчина, высвобождая ногу из стремени. Был он средних лет, в легком полушубочке, на голове — кое-как прилаженная чалма. Глаза изучающие, строгие. Приблизившись к Долану, он выхватил нож и разрезал сыромятину на руках и ногах пленника.
— Ахэ! — почтительно сказал он Долану, помогая ему встать. — Произошла ошибка! Если вас обидели — накажу виновного!.. Пожалуйста, ахэ, встаньте, берите любого коня!
Долан не успел произнести и слова, как мужчина в чалме со всего маху опустил тяжелую плеть на голову усатого. Тот рухнул на землю.
Конь бритоголового взвился на дыбы, как бы угадав желание своего всадника улизнуть от расправы. Но повелительный жест главаря заставил и бритоголового, и всех остальных замереть на месте.
— В тебя я разряжу целую обойму, если это ты отправил моего друга на курган, — пообещал бритоголовому Цабиров.
— Не торопись, Доржи! — проговорил Долан, радуясь избавлению. — Я ведь и сам не мог так сразу сказать им, кто я и откуда.
— Старика развяжите и на подводе вслед за нами! — распорядился Цабиров.
Бритоголовый почтительно уступил коня Долану, а сам пересел на подводу, рядом с Онгашем.
Усатый с рассеченной головой остался лежать на кургане.
Вся эта пестрая процессия направилась снова к маленькому хотону.
2
Долану скоро пятьдесят. И никогда, ни перед кем не вставал он на колени. Жизнь у него складывалась на редкость благополучно. Безмятежное детство в хорошо обставленном доме отца-зайсана, учение в Петербурге, канцелярская служба в улусе. Были и черные дни, были. Но никогда не испытывал он такого ужаса унижения, как теперь…
Втиснувшись со своей упряжкой в колонну отступающих деникинцев, зайсан Малзанов взял с собою жену и взрослого уже сына, Долана… Им удалось добраться до Турции, позже попали в Болгарию. Отец умер в Болгарии от какой-то непонятной калмыкам болезни, мать Долан определил в частную лечебницу и забыл о ней, снабдив на первое время деньгами. В дальнюю дорогу семейство зайсана взяло с собою немало ценностей, поскольку тот полагал, что чужбина их задержит лишь на время, а Советская власть вскоре падет. Все эти ремесленники, хлебопашцы, скотоводы покуражатся, отведут душу в злобе на богатых людей и вернутся всяк к своему исконному занятию. Бунты случались на Руси не однажды. Главные накопления, обращенные в желтый металл, зайсан зарыл, о тайнике рассказал сыну лишь за день до смерти. Узнав об оставленных отцом богатствах, Долан рвался домой. Но с оформлением документов не торопились. То было нелегкое время. Не привыкший к труду сын степного князька работал носильщиком на вокзале, чистил сапоги… Возвратившись к родным местам, обнаружив отцовский клад нетронутым, Долан зауважал себя снова. Правда, перед новой властью не занесешься, тем более ни отец, ни он сам ничем хорошим на людском кругу не славились. Долан надел на себя личину оскудевшего отпрыска, вернувшегося из эмиграции с пустой мошной и единым желанием: трудиться наравне с другими. И вскоре преуспел. Ему удалось втереться в доверие к Кару Кандуеву, ценившему в человеке прежде всего исполнительность и послушание. Кару поручил ему сначала переписку служебных бумаг, затем выдвинул заведующим отделом исполкома. Потом зайсанского сынка понизил в должности, но все же он оставался в заместителях, которому Кару доверял больше, чем заведующему, часто советовался с ним. Тот платил своему покровителю личной преданностью. Потом покровителя с должности сняли. А он, Долан, остался.
Никто из окружения Цабирова не видел Долана, не знал его в лицо, однако в отряде ходили слухи: у вожака их есть где-то властная «рука», способная в любое время спасти из беды… Слухи такие были выгодны Цабирову, чтобы подручные верили в его всесильность, как верили в неуязвимость его чалмы.
Накапливая силы, Цабиров избегал открытых схваток с чоновцами. Когда на бандитов готовилась облава, его предупреждал через связных Малзанов. И не только предупреждал, направлял подкрепление: провинившихся перед Советской властью, подлежащих аресту воришек, недовольных новыми порядками сынков зайсанов или оскудевших без дарового труда кулаков.
Банда разрасталась, требовала хлеба и оружия… Цабирова нужно было снабжать верховыми лошадьми с запасом, одеждой, деньгами. У посвященных в эти черные замыслы сообщников Долан изрядно повыбирал мелкими и крупными суммами. Очередь дошла до Бергяса. Долан давно бы напомнил прижимистому главе рода Чоносов о том, что другие старосты и сами не забывали, но встрече их мешала давняя неприязнь…
Считая Бергяса человеком неглупым, понимающим, что творится вокруг, Долан постепенно пришел к мысли: уж если не договорится с Бергясом по-хорошему, припугнет. А то и может обложить его таким налогом по линии исполкома, что главе рода не вздышится…
Бергяс давно ждал появления в своем доме агентов и по-своему готовился: усиленно распускал слухи о своей тяжелой болезни, для видимости запустил хозяйство… А если получит извещение о крупном налоге, решил он, уйдет в банду или сколотит на обреченные суммы свою кучку отщепенцев и погуляет напоследок по степи, знакомой ему до каждой балочки и бугорка. Вывернут карманы те, кто не сдался красным, поставит и этим условия: рассчитаться кое с кем из местных активистов. Списочек на них у Бергяса был уже заготовлен.
Встреча с Доланом пошла именно по такой непрямой колее: хотите денежки — послужите и мне лично; а кто служить будет — представьте в дом!..
Долан избегал лишних контактов между своими людьми. Здесь же рассудил так: «Пусть встретятся и обнюхают друг друга… Звери из одного логова узнают друг друга по запаху».
Ловкому в словесных перепалках Бергясу хотелось проверить, на что способен этот новый спаситель имущих степняков от Советов, заодно увериться, на самом ли деле так умен Малзанов, определив в главари человека с дурацкой белой тряпкой на
