ирреальный сбой.
Поэтому – сегодня они были особенно (иррационально) раздражены! Перед Стасом предстала в чем-то даже ему самому подобная (только более явственно порассыпанная на персоны корпускул) стая шакалом, волков и гиен.
Почти ничего Стаса с ними не разделяло. Не было меж них никакой реки, полной душного летейского праха; разве что – была меж них тишина (и она их хранила), но скоро кончилась.
Из некоего (несовместимого) единства выступивших бандитов отделился субъект несколько особенный: невысокий и широкоплечий, и нам знакомый (вчера якобы погибший на Сенной лютой смертью), был субъект вызывающе коротконог и более чем уродлив
Разве что – был он уродства значительней. Переполнен не только собой (не только тугими мышцами); в нём присутствовало некое его «настоящее» будущее – всё то (и все те) кем и чем он мог оказаться.
Его осознанная плотоядная целеустремленность. Его толстые запястья, его кисти, способные выдавливать душу из тела. Его волосатая и гранитная (волосы – от Зверя Сатира, гранит – от прометеевой скалы) грудь легко, как волны Эгейского моря, вздымалась и опадала; но – сам он сразу подошел вплотную.
При этом – попробовал заглянуть в глаза (и за глаза). Причём – следом почти сразу двинулись еще двое (рангом пожиже). А вот они оказались высоки (словно клены) и одинаковы как поленья.
Убивали на Сенной убивали именно этих (или других), не имело значения. Главное – никакого выражения на их лицах не присутствовало.
Стас, напротив, принялся улыбаться, причём – очень медленной улыбкой. Потом – подчёркнуто медленно опустил руки в карманы длинного и почти скрывающего движения ног плаща.
Глаза его студенели. Душа (от «уже однажды бывшего» предстоящего) не отворачивалась; но – населянты «Атлантиды» этого «предстоящего» не замечали.
Более того – они и «нынешнего» визитёра не принимали всерьёз.
А потом – (для начала) прозвучало:
– Вы к кому? – вопросил низкорослый; на деле – раздражённо косился за спину: там высились два «полена» – и даже причина коситься была у него «вчерашней»: опять не доглядели за дверью.
– Так менты же уходили! Думал, могут вернуться, – оправдался кто-то из «поленьев».
– Много думаешь. За что и огребёшь по полной. Дабы понял – во многой (моей) мысли много (твоей) печали.
Голос коротконогого и сам был как маслянистое лязганье (закрываемой навсегда двери); заметим, стоило Стасу опустить руки в карманы, охранители коротконогого тотчас оказались (в пространстве ничуть не переместясь) совсем рядом с ним и (всё ещё сами никакого внимания на него не обращая); но – словно бы сдавили его силою своих аур.
Движения их были мягкими и неосознанными; но – Стас продолжил медленно усмехаться. Взгляда от коротконогого он не отвел и внимания на охранителей его не обратил. Более того – (специально для коротконогого) принялся он руки из карманов очень медленно вынимать; потом – стал вынимать их еще более медленно! Словно бы идя по-над бездной по тонкому льду.
Потом – губы его (и слова этих губ) тоже стали ломкими как лед, и дождевой влаги на них давно не было.
Этими бритвами губ он произнес:
– Отзови своих псов. Не люблю.
Тишина раскололась. Полупрозрачная тишина. Она. Пошла, Трещинами. И вот здесь Стас полностью вынул руки из карманов (издеваясь над присутствующими самой бессмысленностью телодвижения), и оказались они (само собой) пустыми; но – глаза присутствующих к ним прикипели.
Кроме глаз коротконогого, который (молча) сказал:
– И что мне с твоей нелюбви? Продолжай не любить; впрочем, ты этого не умеешь. Ты лишь тщишься продолжать (не для тебя – и задолго до тебя) начатое.
Стас (молча) сказал:
– Ты ошибаешься.
Коротконогой молча согласился:
– Хорошо. Поглядим.
Его жлобы (опять – ни на чуть словно бы не сдвинувшись) отступили от Стаса и вновь вознеслись (как два крыла) за спиной коротконогого; но – коротконогий решение принял и вновь (тоже без единого телодвижения) переместился за их спины.
Оттуда взглянул и (уже словами) выговорил приглашение к действию:
– Еще один чудак, причём – уж очень похож на вчерашнего! Право, у нас какой-то проходной двор.
Тогда Стас сказал правду (которую и сам не всю понимал):
– Меня привело происшествие на Сенной; расскажете о нём – разойдёмся без боли.
Каждое. Слово. Его речи. Выступило по отдельности; причём – каждая буква в его словах – тоже выступила (стала выпукла); причём – он не был поэтом (и не знал о поэте на мосту между бывшим и небывшим мирами); но – его время стало замедляться
Его время – стало «не быть»; ему самому – предстояло «не быть»; его время умирало; но – умирало мучительно; а он продолжал и продолжал улыбаться.
Разве что – каждое его слово (заключенное в узком просторе улыбки) рвало эту улыбку на части (как папиросную бумагу).
– Что означает это ваше «только», – начал говорить коротконогий (начиная – очень медленно начиная) на незваного гостя взглядывать; начиная – словно бы снова выглядывать из-за спин своих охранителей. (и продолжая выглядывать и начинать).
Стас равнодушно смотрел сквозь него и дождался:
От сгрудившихся за спиною коротконогого «остальных» наконец-то прозвучало:
– Ну что там, Олег, подсобить?
Время – умирало. Слова (словно пальцы) – перебирали умирающими корпускулами времени (как бусинами чёток); слова – были четкими, слова – не измышлялись; но – на происходящее накладывались, причём – всего лишь называя «происходящее» по имени.
Впрочем – слова были ущербны и заранее обречены; но – они всё ещё продолжались (как нетерпеливый колос тщится пробить асфальт, чтобы попасть под колесо грузовика).
Стас легко пошевелил правым запястьем. Влекомый тяготением, в его ладонь скользнул тот самый – явленный на Сенной – тяжелый и убийственно юный (всего лишь времен Антанты и интервенции в Архангельск) винтовочный штык (доподлинный, он десятилетими хранился в одной из коллекций, настоящее чудо).
Длинной почти в локоть; оказавшись в ладони, он словно бы стал римский меч времен Республики и спартаковской пугачёвщины; клинок делал то, что был должен: ужасал! А сам Стас – уже был рядом, более того, был уже вплотную и – стремился
