теперь меня повсюду внезапный Тайбэй.
А то ж, конечно, желаю:
— Замолкни.
Затем господин дракон изволили удалиться в свиткохранилище работать. Но на пути туда остановился с умилением полюбоваться на древнюю черную черепаху, возившуюся в тине в мелеющем пруду за храмом. Количество пластин на ее поросшем мхом панцире впечатляло. Почти ровесник.
— Суп из нее желаете? — счастливо догадался быстрый разумом Тайбэй. — Я мигом! Я сварю!
Ничего себе, какой кровожадный. А он точно послушник?
Я перевел на него угрюмый взгляд и ядовито процедил:
— Я тебя потом самого сварю...
***
Сутры старца нашлись в тяжеленном дубовом ящике на алтаре. Они все были там. Размытые водой и кровью. Кровью старика. Моей кровью. Разорванные на сгибах, покрытые черной плесенью. Совершенно нечитаемые. Что ж, значит, мир не получил его послание. А ведь прочитавший сотню сутр мудреца необратимо обретает истину и оставляет сию юдоль скорбных перевоплощений. Если не пожелает остаться по каким-то причинам. Как я.
У людей таких зовут буддами. Как таких называют драконы, я не знаю. Возможно, дураками.
И то, что сутры погибли, кстати, также значит, что император-призрак где-то еще здесь. С нами.
Значит, я не зря поднялся со дна озера.
Я растер кубики туши в тушечнице, выбрал кисть потоньше, устроился за столом поудобнее. Развернул лист бумаги, длинный, сложенный по современной манере много-много раз, и начал покрывать его быстрыми столбцами скорописи.
К утру я восстановил по памяти первую сутру из девяноста девяти утраченных. Память у меня змеиная.
Те теплые вечера среди промозглого холода в келье учителя я запомнил навсегда.
Так я проработал две недели. День и ночь, не обращая внимания на приглашения настоятеля спуститься отобедать. Тайбэй приносил бумагу, тушь и новые кисти. Змеиное нутро равнодушно пропускало мысли о еде. Ветер приносил с галереи запах сгоревшей на солнце рисовой рассады, забрасывал сухие листья. Тайбэй каждое утро сметал их вниз. Засуха продолжалась…
***
Ночью меня потревожили.
— Батюшка, — услышал я тихий шепот этажом ниже.
— Киёхимэ? — услышал я шепот Тайбэя. — Ты чего пришла?
— Батюшка, я не могу больше ждать, пусти меня к нему.
— Глупая девка, да он тебя съест, и Будду Амида помянуть не успеешь!
— Тайбэй, — произнес я, отложив кисть, негромко, но внизу услышали. — Хватить шептаться, подымайтесь сюда.
Они робко взобрались по лестнице. Вместе кланяясь в пояс, приблизились. Да это же та самая девица, что с лодки в озеро свалилась!
— Рад видеть тебя в здравии, — произнес я, указывая им место на полу перед моим столиком. — Ты дочь Тайбэя? Да? У тебя прекрасная дочь, Тайбэй. Так чего тебе надобно, Киёхимэ, дочь Тайбэя?
— Милости, господин великий дракон! Коли уж не дали вы мне умереть ради людей, так заступитесь за них сами!
— Чего-чего? — поднял я брови. Удивила она меня. — Ты бросилась в озеро сама?
— Простите, господин великий дракон! Дети умирают в колыбелях. Старая жрица перед смертью нашептала, что на дне озера живет от веку белый змей, и, если разбудить его, задобрить дарами — всем самым лучшим, — пойдет дождь. Ну так вот и я… Я здесь самая красивая, я пошла.
— Потрясен твоей отвагой, — только и мог я сказать.
— Милости, господин великий дракон! Пролейте воды на сухие поля. Оросите живительной влагой.
Я некоторое время ее разглядывал, а потом уточнил:
— Ты же не понимаешь на самом деле, о чем говоришь сейчас?
— Так жрица научила…
— О да. Жрецы научат. — Я помолчал и добавил: — Ты сейчас в весьма изысканной форме изъявила желание возлечь со мной.
К чести ее надо сказать, что залилась девица краской докрасна. Молодая еще. Не замужем.
— Ну так я готова!
— О. Не сомневаюсь. Но сейчас я немного занят. Видишь ли, все не так просто. Я желаю разобраться в сути происходящего и немного подготовиться, прежде чем рушить сплеча сложившийся баланс. Суть и форма взаимосвязаны. И чтобы узнать, отчего высыхает сакэ в вашей бочке, я должен быть осторожен. Бочку случайно и разорвать может.
Похоже, я ее этой метафорой впечатлил.
— Сто тысяч благодарностей, господин дракон! Воздаем хвалы, что не отказали! Тысячу лет будем за вас молиться! А если потребуется возлечь… Я готова!
— Не откажу себе в удовольствии поймать тебя однажды на слове, красна девица!
Прервали нас довольно странным образом. Тайбэй, уставившись в темноту невидящим взглядом, задумчиво квакнул.
— Это еще что за звуки милого болота? — поразился я.
— Ох, простите, господин дракон! — всполошилась Киёхимэ. — Опять он все напутал. Не обращайте внимания, он умный. Просто то одно свое воплощение вспомнит, то другое. Простите нас, мы уходим.
Она подняла Тайбэя и поволокла его к лестнице:
— Батюшка, идем. Ты давно не лягушка, ты давно уже человек, помогите мне, боги...
***
Продолжаться бесконечно так не могло. В конце концов настоятель заподозрил, чем я там занимаюсь.
Господин настоятель изволил отложить копье, с которым занимался каждое утро, и вместо завтрака поднялся к господину дракону.
И прочел то, что дракон успел восстановить.
Весь верхний этаж был забросан исписанными листами без порядка и последовательности. Настоятель, помня, как были далеки от условностей мира иные мастера классической литературы, терпеливо собственноручно собрал разбросанные листы, разложил по порядку и прочел.
Читал он весь день и всю ночь, до утра, не имея душевных сил прерваться.
И был раздавлен. Покорен. Потрясен.
— Я не мог и подозревать, — пробормотал настоятель Сонсин, выронив из ослабевшей руки последний лист на полированный пол. — Как я мог знать? Их называли «Девяносто Девять Потерянных сутр». О них было принято скорбеть, упоминая в описаниях утраченных духовных сокровищ. Их остатки было принято хранить, целый храм для этого возвели, словно от их хранения есть какой-то толк. Мои предки поколение за поколением оберегали их, теряли и снова находили. Клали на это жизнь за жизнью. Мой отец скончался здесь, в глуши, в одиночестве, вдалеке от семьи и двора. И мою юную жизнь должен был пожрать этот ненавистный храм. А теперь… Все теперь так ничтожно и далеко...
После он сидел около часа, безучастно наблюдая движение солнечных пятен по полу.
— Должны ли мы знать это? — прошептал он наконец.
Господин дракон на мгновение поднял на него пронзительный бирюзовый взгляд и, промолчав, продолжил писать. Длинный хвост белых волос огромным
