Стоя под душем, горячие струи которого выгнали поселившийся в его теле холод, Харри старался забыть разговор с Али. Место сомнениям найдется всегда, каким бы ясным ни казалось дело. А Харри родился скептиком. Но в какие-то моменты необходимо просто верить, если хочешь, чтобы твое существование обрело контуры, обрело смысл.
Харри вытерся, побрился и надел чистую рубашку. Посмотрел на себя в зеркало и осклабился. Олег сказал, что у него желтые зубы, и Ракель как-то слишком громко рассмеялась. В зеркале он увидел распечатку первого письма от C#MN, которая по-прежнему висела на противоположной стене. Завтра он ее сорвет и на это место снова повесит фотографию с Сестренышем и им самим. Завтра. Он уперся взглядом в текст в зеркале. Странно, что он не обратил на это внимания в тот вечер, когда вот так же стоял перед зеркалом и чувствовал, что чего-то не хватает. Наверное, когда постоянно видишь одну и ту же вещь, взгляд замыливается и ты ее не замечаешь. Он снова посмотрел на текст в зеркале. Потом вызвал такси, надел ботинки и стал ждать. Посмотрел на часы. Такси уже наверняка подъехало. Вперед! И тут он поймал себя на том, что опять поднимает телефонную трубку и набирает номер.
— Эуне.
— Мне надо, чтобы ты заново прочитал все письма. И попробовал разобраться, мужчина их писал или женщина.
Глава 42 ДиезСнег стаял в ту же ночь. Астрид Монсен только что вышла из дому и направилась по мокрому черному асфальту в сторону Бугстадвейен, как вдруг увидела шагающего по тротуару на противоположной стороне улицы светловолосого полицейского. Она ускорила шаг, и пульс у нее участился. Она уставила взгляд прямо перед собой в надежде, что он ее не заметит. В газетах были помещены фотографии Альфа Гуннеруда, и толпы следователей целыми днями топали по лестнице то вверх, то вниз, мешая ей работать. Но теперь с этим покончено, как сказала она сама себе.
Она поспешно зашагала к переходу. «Кондитерская Хансена». Только бы успеть туда забежать, тогда она спасена. Чашечка чая и пончик по возможности за последним столиком в самом конце длинного кишкообразного зала позади стойки. Каждый день ровно в половине одиннадцатого.
— Чай и пончик?
— Да, спасибо.
— С вас тридцать восемь.
— Пожалуйста.
— Благодарю.
Как правило, это была ее самая продолжительная беседа за весь день.
В последние недели случалось, что к ее приходу место это уже занимал какой-то мужчина, и хотя оставалось много других свободных столиков, она не могла там сидеть, потому что… нет, ей даже думать об этом сейчас не хотелось. Так или иначе, но ей пришлось изменить распорядок дня, и теперь она появлялась в кондитерской в четверть одиннадцатого, чтобы успеть занять место за своим законным столиком. Как выяснилось, сегодня это даже и к лучшему, иначе он застал бы ее дома. И ей пришлось бы открыть, потому что она дала обещание матери. После того случая она два месяца не отзывалась ни на телефонные звонки, ни на звонки в дверь. В конце концов мать вызвала полицию и пригрозила снова положить ее в больницу.
Матери она никогда не лгала.
А вот другим приходилось. Другим она лгала все время. По телефону — редакторам издательств, в магазинах и на форуме в Интернете. В особенности в последнем случае. Там она давала волю своей фантазии. Там она представляла себя совсем не такой, какой была в жизни, там она представала одной из героинь романов, которые переводила, или Рамоной, пресыщенной жизнью, распутной, но бесстрашной женщиной. Астрид узнала о существовании Рамоны еще в раннем детстве. Это была танцовщица с длинными черными волосами и карими миндалевидными глазами. Астрид любила рисовать Рамону, и в особенности ее глаза, но делать это ей приходилось украдкой — увидев такие рисунки, мать отбирала их, рвала на куски и говорила, что видеть не желает таких проблядушек у себя дома. Рамона исчезла на долгие годы, но потом вернулась, и Астрид стала замечать, что все больше и больше подпадает под ее власть, и более всего, когда пишет письма писателям мужского пола, книги которых переводит. Сначала речь шла о языковых проблемах, просьбах пояснить не совсем понятное место, а затем она начинала засыпать их электронными сообщениями более неформального характера, после чего уже французские писатели настоятельно просили ее о встрече. Когда они приедут в Осло в связи с презентацией книги, да хотя бы даже и единственно ради личного знакомства с нею. Она всем отказывала, но так, что это никоим образом не отпугивало настойчивых поклонников, а скорее наоборот, еще больше притягивало их к ней. Вот в чем заключалась теперь вся ее литературная деятельность, после того как несколько лет назад ее голубая мечта издавать книги собственного сочинения разбилась вдребезги, когда консультант одного из издательств позвонил ей и прошипел в трубку, что больше не в силах выносить ее «истерические всхлипы» и что в мире не найдется ни одного читателя, который захотел бы платить за ее измышления, хотя, возможно, какой-нибудь психолог и согласился бы ознакомиться с ними за приличный гонорар.
— Астрид Монсен!
Она почувствовала, как горло у нее сжалось, и ее охватила паника. Не хватало только задохнуться прямо на улице при всем честном народе. Она уже собиралась ступить на проезжую часть, но тут на светофоре появился красный человечек. Ей так хотелось на ту сторону улицы, но красному человечку она всегда подчинялась.
— Привет! А я как раз к вам собирался. — Харри Холе подошел и встал рядом с ней. У него было все то же выражение загнанного зверя на лице, все такие же красные глаза. — Прежде всего я хочу сказать, что прочел рапорт Волера о беседе с вами. И еще, что, по-моему, вы солгали мне со страху.
Она задышала, точно выброшенная на берег рыба.
— Я, конечно, тоже полный кретин, что не рассказал вам сразу о своей роли в этом деле, — сказал полицейский.
Она с удивлением посмотрела на него. Судя по тону, он искренне сожалел о случившемся.
— А я читала в газете, что виновного наконец-то взяли, — услышала она свой собственный голос.
Они обменялись взглядами.
— Или убили, что ли, — тихо добавила она.
— Да, — сказал он и выдавил из себя улыбку. — Но может, вы все же поможете мне прояснить пару вопросов?
Впервые за столиком в «Кондитерской Хансена» с ней сидел собеседник. Девушка за стойкой заговорщицки подмигнула ей, будто пришедший с ней великан — ее кавалер. Но поскольку вид у него был такой, словно он только что из постели, она могла даже предположить, что… нет, ей и думать об этом сейчас не хотелось.
Харри протянул ей распечатки целого ряда электронных писем и попросил ее проглядеть их. Может быть, она как писатель сможет сказать, написаны они мужчиной или женщиной? Она поглядела на письма. Писатель, как он выразился. Сказать ему правду? Она поднесла чашку к губам, чтобы скрыть появившуюся на них при этой мысли улыбку. Разумеется, нет. Она будет лгать.
