Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
«Она была моей подругой», – говорю я рефлекторно, помня о конфиденциальности. Но едва я произношу эту фразу, я понимаю, что это правда.
– Вы будете думать обо мне? – спрашивала Джулия, отбывая на свои множественные операции, и я всегда отвечала, что буду. Эта уверенность успокаивала ее, помогала оставаться сосредоточенной в хаосе беспокойства по поводу того, что она ложится под нож.
Позже, однако, когда стало ясно, что Джулия умрет, этот вопрос приобрел еще один смысл. Будет ли часть меня жить в вас?
Джулия незадолго до смерти сказала Мэтту, что чувствует себя ужасно, умирая у него на руках, и на следующий день он написал ей записку со стихами из мюзикла «Таинственный сад». В нем призрак жены спрашивает скорбящего мужа, может ли он простить ее, может ли сохранить ее в своем сердце и «полюбить меня снова, когда мы разлучены». Мэтт подписал: «Да». И добавил, что он верит не в то, что люди исчезают, а в то, что в нас есть что-то вечное, и эта часть живет дальше.
Подходя к машине, я слышу вопрос Джулии. Вы будете думать обо мне?
После стольких лет я все еще думаю о ней.
Чаще всего я вспоминаю ее в моменты тишины.
56
Счастье – это «иногда»
– Честно, без уверток. Вы думаете, я мудак? – спрашивает Джон, поставив пакет с нашим обедом. Сегодня он привел на сессию свою собаку Рози («санька» заболела, а Марго в отъезде), и теперь она сидит на коленях у Джона, обнюхивая контейнеры с едой. Взгляд Джона устремлен на меня, и глаза-бусинки Рози тоже, словно они оба ждут ответа.
Вопрос застает меня врасплох. Если я скажу «да», то рискую сделать Джону больно, а это последнее, чего мне хочется. Если я скажу «нет», то, возможно, стану потворствовать еще более мудацкому поведению – вместо того, чтобы поспособствовать его просветлению. Предпоследнее, чего мне хочется, это потворствовать ему. Можно спросить в обратную сторону: «А вы как думаете, вы мудак?» Но меня интересует другое: почему он спрашивает – и почему сейчас?
Джон сбрасывает обувь, но не скрещивает ноги на диване, а подается вперед, уперев локти в колени. Рози спрыгивает, усаживается на полу и смотрит на Джона. Он гладит ее и мурлычет: «Ты ж моя маленькая принцесса».
– Вы не поверите, – говорит он, снова глядя на меня, – но пару дней назад я сделал, хм, неудачное замечание Марго. Она сказала, что ее психотерапевт посоветовал нам семейного специалиста, а я сказал, что хочу услышать рекомендацию от вас, потому что мне нет нужды доверить суждению ее психотерапевта-идиота. И едва эти слова вылетели у меня изо рта, я понял, что стоит выбирать выражения, но было уже поздно, и Марго просто взорвалась. «Мой психотерапевт-идиот? – кричала она. – Мой?» Она сказала, что если мой психотерапевт не видит, какой я мудак, то это я хожу к идиоту. Я извинился за то, что назвал ее психотерапевта идиотом, она извинилась за то, что назвала меня мудаком, потом мы оба засмеялись – и я не могу вспомнить, когда мы в последний раз оба так смеялись. Мы просто не могли остановиться! Девочки услышали нас, прибежали и смотрели на нас, как на пару чокнутых. «Что смешного?» – спрашивали они, а мы не могли им объяснить. Мне кажется, мы даже сами не знали, что смешного.
Тогда девочки тоже засмеялись – и мы все смеялись над тем, что не можем перестать смеяться. Руби легла на пол и начала кататься, потом к ней присоединилась Грейс, потом мы с Марго посмотрели друг на друга, тоже легли на пол и уже все четверо катались по полу и хохотали. А потом Рози прибежала посмотреть, что за шум, и когда она увидела нас всех на полу, то просто застыла в дверях. Она стояла и качала головой, словно говоря: «Ну вы, люди, и чокнутые». А потом она убежала. И тогда мы стали смеяться над Рози, и пока я катался по полу с женой и детьми, а собака лаяла на нас из другой комнаты, я словно наблюдал за этой сценой сверху и проживал ее одновременно, и я подумал, что люблю свою чертову семью.
Он задумывается на секунду, а потом продолжает.
– Я давно не чувствовал себя настолько счастливым, – говорит он. – И знаете что? Мы с Марго провели по-настоящему чудесную ночь. Как будто напряжение, которое обычно было между нами, вдруг исчезло. – Джон улыбается воспоминаниям. – Но потом… не знаю, что случилось. Я теперь сплю гораздо лучше, но в ту ночь я несколько часов не мог уснуть, думая о словах Марго. Я не мог выбросить это из головы. Потому что я знаю, что вы не считаете меня мудаком. В смысле, я, очевидно, вам нравлюсь. Так что потом я подумал: стоп, а если Марго права? Что, если я мудак, но вы не видите этого? Тогда вы на самом деле психотерапевт-идиот. Так в чем дело: я мудак? Или вы идиотка?
Вот это ловушка, думаю я. Либо я называю его мудаком, либо объявляю себя идиоткой. Я вспоминаю Джулию и фразу, которую друзья написали в ее альбоме: «Я выбираю ничего».
– Возможно, есть третий вариант, – предполагаю я.
– Я хочу правду, – твердо говорит он. Куратор однажды заметил, что в психотерапии изменения часто происходят «постепенно, затем внезапно», и это может быть верно в случае Джона. Я представляю себе, как Джон ерзает и ворочается в постели, не может заснуть. Карточный домик, который он построил, уверяя себя, что все вокруг идиоты, рушится, и теперь он стоит среди руин. Я мудак. Я не лучше, чем все остальные, не особенный. Моя мама была неправа.
Но и это неправда. Это коллапс нарциссической защиты в виде гиперкоррекции. Джон начал с убеждения «я хороший, ты плохой», а теперь перевернул его с ног на голову: «ты хороший, я плохой». Ни то ни другое неверно.
– В моем понимании, – говорю я честно, – правда не в том, что я идиотка или что вы мудак, а в том, что иногда вы ведете себя так с целью самозащиты.
Я наблюдаю за реакцией Джона. Он вздыхает и, кажется, собирается съерничать, но потом осекается. С минуту он молчит, глядя на заснувшую Рози.
– Да, – говорит он. – Я и правда веду себя как мудак. – Потом он улыбается и добавляет: – Иногда.
Недавно мы с Джоном говорили о красоте слова «иногда»: оно помогает найти равновесие, держит нас в комфортной середине, не позволяет болтаться в разных концах спектра, держась за жизнь. Оно помогает избежать тирании черно-белого мышления. Джон говорил, что когда он испытывал давление брака и карьеры, то думал раньше, что наступит момент, в котором он снова будет счастлив; когда умер Гейб, он решил, что никогда не будет счастлив снова. Теперь, говорит он, ему стало ясно, что суть – не во всяких «или/или», «да/нет», «всегда/никогда».
– Может быть, счастье – это «иногда», – говорит он, откидываясь назад на диване. Эта мысль приносит ему облегчение. – Думаю, хуже не будет, если сходить на пару сессий к этому семейному психотерапевту, – добавляет Джон, ссылаясь на предложение Уэнделла.
Марго и Джон посетили несколько сессий у одного из таких специалистов после смерти Гейба. Но они оба были так злы и так пристыжены, виня одновременно и себя, и друг друга, что даже когда психотерапевт привел полицейский доклад о пьяном водителе в качестве фактора, спровоцировавшего аварию, Джон потерял интерес к тому, что называл «бессмысленным вскрытием». Если Марго нужна была психотерапия, он был только за, но сам не видел смысла продолжать собственную пытку на час каждую неделю.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
