– Сейчас не скажу. Они переехали. В новый терем. Но я постараюсь выяснить.
К вечеру номер был у меня.
Мой телефонный аппарат мне показался черной лягушкой, замершей перед тем, как прыгнуть. Черт бы их взял. Холера им в бок. Жил мирно, никого не цепляя. Так нет же, они без меня не могут. Я горько вздохнул. Вадим, решайся. Выбор у тебя невелик.
Нина Рычкова меня узнала. Кто б мог подумать? Я ободрился.
– Вадик Белан! Конечно, помню. Прорезался?
– Говорят, лучше поздно…
– Чушь говорят. Ты меньше их слушай. Вовсе не лучше. Я скоро женюсь. (Именно так она и сказала. Я подумал, что глагол выбран верно.)
– Слыхал. (В моем голосе прозвучала торжественно скорбная интонация.)
– А как раздобыл ты мой телефончик?
– Слава Рымарь мне его раздобыл.
– Ах, да. Я ж его о тебе поспрошала. Он и назвал твое имя-фамилию.
– Аналогично. Спасибо ему.
– Шустрый жиденок. Ты что, с ним дружишь?
Я ей сказал, что слово «дружба» в этом случае звучит слишком сильно. И тут же подумал: второй раз за день я отвечаю – «это не дружба». При этом я не очень лукавлю. В сущности, так оно и есть. Может быть, я на нее не способен? Стоило бы о том поразмыслить. Я испытал дискомфорт и сказал, что в сфере этнических вопросов – я человек без предубеждений.
– Может, ты сам не без греха? – Она рассмеялась. – Ну ладно, шутка. Меня это не больно колышет. Слышал, наверно, два кирпича с крыши летели? Один говорит: «Интересно, на кого упадем?» Другой отвечает: «Какая разница? Главное, чтоб человек был хороший». Теперь колись: есть какая корысть?
– Само собой.
– Так чего тебе нужно?
– Увидеться.
Она хохотнула:
– И только-то? Оно тебе надо?
– Надо, если я позвонил.
Она была, безусловно, довольна тем, что моя корысть бескорыстна. Для убедительности я добавил:
– Я тебя видел на этих днях.
– Да? Где же?
Я мысленно себя выругал. Видно, меня понесло – заигрался! Нечего распускать язык. Помедлив, я грустно вздохнул:
– Во сне.
Нина Рычкова опять посмеялась. Потом озабоченно проговорила:
– Ох, этот русский человек… Уж кони – с копыт, а он все запрягает. Так что ты делаешь в воскресенье?
– Что скажешь.
– У отца – сабантуйчик. Придут сподвижники и соратники. Тебя не смущает?
– Меня-то нет.
– Ну, если так припекло, приходи.
Утром воскресного дня я долго стоял под душем и долго брился – я дал себе слово, что выскребу щеки не хуже этого Бесфамильного. Сегодня вечером надо быть в форме. А днем я должен быть недоступен для отрицательных эмоций.
Легко сказать! В середине дня внезапно зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Слушаю вас.
– Вадим Петрович?
– Да, это я.
Знакомый голос. Умытый, свежий, можно подумать, что говорит радиодиктор из программы «С добрым утром». Я стиснул зубы.
– Валентин Матвеич из московской ЧК.
Я усмехнулся. Особый шик. Этакий ностальгический ветер старой Лубянки времен Дзержинского. Крутая поэзия Революции. Романтика священных застенков. Каждый выпендривается по-своему.
– Я вас узнал. Ну вы и работник. Трудитесь даже по воскресеньям.
– Просто решил, что легче застать. Надумали?
– В воскресные дни я предпочитаю не думать. Только – растительный образ жизни.
Он что-то почувствовал в моем голосе. Какой-то металлический привкус. И принял решение рассмеяться. Самое верное. Школа есть школа.
– До завтра, – сказал хранитель традиций.
Я бросил трубку. Будь ты неладен.
К семи часам с шампанским в руке я появился в Большом Афанасьевском, где обитала семья Рычковых. В широком подъезде за столом сидела пожилая вахтерша и мрачно читала журнал «Огонек». Она спросила, кого мне надо и, услышав мой ответ, помягчела, напомнила: четвертый этаж.
Нина сама открыла мне дверь. Взяла из моей руки бутылку, внимательно меня оглядела. Потом усмехнулась:
– Неплох, неплох.
– И ты – в порядке.
Она кивнула. Я понял еще на той вечеринке, что Нина живет в ладу с собой. Девица без комплексов. С удовольствием смотрится в зеркало по утрам. Я тоже скользнул по ней быстрым оком. Нет перемен. Все те же стати. Те же вывороченные губы, крутая шея и мощный круп. И то же приглядчивое, приметливое, обманчиво сонное выражение сощурившихся ячменных глаз. Правда, подстрижена чуть покороче. Ей это, впрочем, было к лицу.
Она провела меня в гостиную, просторную, нарядную комнату, где, оказалось, уже пировали. В торцовой части большого стола высились стулья с длинными спинками. Их занимали родители Нины – Афиноген Мокеич Рычков и Анастасия Михайловна. Сам генерал был огромен, плечист, с круглой плешивой головой, с круглыми глазами на выкате такого же ячменного цвета, как у дочки, – в отличие от нее взгляд его был грозен и страстен. Во всем остальном они были похожи, насколько может быть зрелый мужик похож на совсем молодую женщину. Такие же крупной лепки черты, такие же африканские губы, а зубы еще сильней выдаются. Зато Анастасия Михайловна выглядела довольно бесцветно, почти как вахтерша в их подъезде, среднего роста, уже дородна. Она протянула мне руку лодочкой.
– Это Вадим, мой близкий друг, – представила меня Нина застолью и усадила рядом с собой.
Афиноген Мокеич кивнул мне и оглядел меня чуть ревниво. Потом сказал:
– Очень рад. Догоняйте.
И тут же осведомился у Нины:
– Вася звонил? Когда приедет?
Нина зевнула:
– На той неделе.
Вопрос отца прозвучал искусственно. Предназначался он для меня, напоминал, что Нина – невеста. А голос Афиногена Мокеича неожиданно оказался высоким. Он контрастировал с его массой, с каменными могучими скулами.
Гости были под стать друг другу. Возможно, если б я постарался, всмотрелся, я бы сумел распознать в каждом из них свою «самобытинку», как изъяснялся Славка Рымарь. Но я должен был выпить за Афиногена, потом за Анастасию Михайловну – неудивительно, что соседи стали утрачивать различия. Можно сказать, что они мне чудились картами из одной колоды, кажется, даже – единой масти. Все они были близки по возрасту, кроме того, было нечто схожее в лицах, в манере их поведения, чуть ли не родственное, общий корень – я бы не слишком удивился, если б узнал, что они – земляки. На хозяина взирали почтительно и вместе с тем охотно подчеркивали, что все они вместе – одна семья.
Тут был предложен тост за Нину, за продолжательницу рода и за отсутствующего Васю. Близится торжественный день, два любящих сердца соединятся, и крепость этой новой четы будет по-своему цементировать общую крепость – нашу державу.
