жрет он тело, жрет он прах.
мутят разум без вины.
слышны крики тех, в серёдке.
из ее недр не выходят.
червь голодный тело прячет.
чтоб пожрать, пожрать тебя.
«Слово о мире», Ледяной Сад Возвращение к свету означает боль.
Когда я выполз из пещеры, успел увидеть всадников на высоких лошадях, в странно кованных доспехах, с забралами на шлемах, будто морды ящериц, в черненом железе и с древками флажков за спинами; те трепетали, как пламя. Увидел мигом.
Были они как из моего сна в Долине Скорбной Госпожи.
А потом я развернулся к дыре между скал, зиявшей, словно разверстая в снегу пасть, та, что летом позволила мне выйти на свободу прямо к большому чужеземцу со странным лицом, который должен был стать частью моего предназначения, к тому, кто звался Ночным Странником. Развернулся, чтобы выкрикнуть предупреждение.
А потом свет померк.
Я чувствовал, как это приближается, слышал, как вращается железо, как режет со свистом воздух, а потом на меня пал удар — и все исчезло.
Но память вернулась позже. А когда я очнулся, перевешенный, будто подстреленный олень, через спину идущего легким галопом коня, в тот миг я знал и помнил только боль. Понятия не имел, где нахожусь и даже кто я такой. Был лишь болью. Начиналась та от моего опухшего на виске черепа, стекала густыми, словно воск от горящей свечи, каплями из раны над бровью, гнездилась в животе, в груди, в точке, где каждый шаг коня отдавался мощными толчками хребта животного.
Удары копыт о землю я ощущал точно пинки, конь словно несся по мне галопом. Давила мне лука седла, голова распадалась на куски, и мало до чего было мне дело, без разницы было, что со мной произошло и куда меня везут.
Я даже не знаю, как долго это продолжалось. Видел лишь мелькающую перед глазами заснеженную землю и конские копыта.
В какой-то миг я сумел чуть передвинуться и добился, что живот мой теперь болел чуть в другом месте, чем раньше, но эта боль несла и облегчение.
Через какое-то время мы въехали в лес и замедлились. Я заметил также, что между нами все еще бегут несколько пеших, пыша паром и звякая плитами нагрудной брони, а это означало, что езда наша вовсе не была столь уж безумной, как мне казалось.
А потом тот, кто вез меня, остановился и рывком за шиворот послал меня на землю.
Я свалился как мешок. Я просто лежал в снегу, окруженный болью и ничем больше. Не было сил даже перевернуться на бок, я просто лежал, как упал, как брошенный мусор.
Но тогда-то, после долгого перерыва, я начал размышлять. Немного. Лицо мое было в снегу, и я начал есть этот снег, но потом вспомнил, что говорил Ульф: не делать такого ни при каких обстоятельствах, потому что он слишком холоден и свернет мне кишки. Потому я лишь набрал его в рот, терпеливо подождал, пока растает, — и только после этого проглотил. Сделал так несколько раз, а потом меня стошнило.
Голова и ребра продолжали болеть, но я уже мог двигаться. Сунул больную голову в ледяной пух и ждал, пока пульсирующая боль, вспыхивающая под черепом при каждом движении, сделается чуть тише. Руки у меня были связаны сзади, но ноги — свободны. Странствующий Ночью учил нас биться со связанными руками и даже показывал, как плавать — в бассейнах в бане Ледяного Сада.
Знание и память об этом возвращались ко мне — медленно, как вода, наполняющая пустой сосуд. Я еще лежал лицом в снегу, но уже перестал быть брошенной тряпкой. Добычей. Тем, что нужно просто перевозить, как подстреленного козла. Я был членом дружины Странствующего Ночью. Где-то там, позади, остались мои люди. Змеи убегали, спешили, а следовательно, Люди Огня и Братья Древа все еще живы. По крайней мере, часть из них.
«Все уходят и все возвращаются, — сказал Ульф. — Мертвые тоже. Никто не будет брошен. Никто не останется позади».
Они были там, позади, и шли за мной. Наверное.
Пока же я лежал, страдая от боли, — только это мне и оставалось. Пересчитал зубы. Губы и щеки кровоточили, но зубы остались целы. Мой пояс с мечом и ножом забрали, нашли и плоскую перевязь с метательными «звездочками», что шла через грудь. Содрали с головы шлем, который наверняка спас мне жизнь. Но на мне осталась меховая одежда и обувь. Белая куртка и штаны делали нас невидимыми в снегу, но с испода были черными, чтобы мы могли прятаться в сумерках. Под курткой на мне все еще была кольчуга мелкого плетения.
«Мы никогда не отступаем, — говорил Ночной Странник. — До конца. Пока ты жив — ты сражаешься. Пока можешь думать — сражаешься. Сознание — это оружие. Остальное лишь инструмент. Не имеет значения. Его можно раздобыть, сделать или заменить».
На шее я все еще чувствовал цепочку с маленьким кастетным ножом, что остался у меня от Бруса. Они не слишком тщательно меня обыскали. Я был без сознания, а у них не было времени. Когда речь о таких, как мы, можешь быть уверен, что у нас не осталось оружия, только если мы голые, и то не всегда. С внутренней стороны пояса штанов, как у каждого в дружине, были вшиты ножны, а там — крохотный нож, выкованный из кусочка стали. Длиной с большой палец руки, острый, как бритва, с кольцом у торца рукояти, куда можно всунуть палец. Нож висит там, куда связанный человек может дотянуться. Вдоль нижнего края куртки была спрятана цепь в три локтя, с мелкими звеньями, с грузами на обеих концах. Еще один клинок, размером с лист дерева, был укрыт под каблуком правого сапога.
Оружия у меня было достаточно. Нужны лишь сила и воля, чтобы его использовать.
А еще удобный случай, чтобы сунуть руку под куртку, нащупать пояс на штанах, а потом осторожно найти кольцо на рукояти и зацепиться за него пальцем.
А потом еще минута, чтобы разрезать ремни на моем запястье.
Пока же я лежал лицом в снегу, слушал хруст шагов Змеев, хриплый шепот, лязг железа и звон упряжи. Боль в голове стала потише. Мне все еще казалось, что череп — расколотый на куски кувшин, но боль уже не ослепляла и не убивала всякую мысль.
Я осторожно перевалился набок и медленно приподнял облепленное снежными комками лицо.
Они были высокими, как и все люди в Смарсельстранде, как они называли свою страну, но Змеи отличались от остальных. Казались худощавее и смуглее, а каждую открытую часть их тел покрывали зигзагообразные татуировки, подобные полосам на спинах здешних ядовитых змей. Носили они длинные волосы, сплетенные в тонкие косички, зачесанные назад, намазанные чем-то черным и лоснящимся. Говорили на том же языке, что и остальные обитатели Побережья Парусов, но слова выговаривали чуть по-другому, а потому в первые минуты я их не понимал.
