Тут уж меня не поймаешь, потому что ничего не докажешь — все ведь происходит у меня в голове, а уж туда точно никто не доберется.
Конечно, когда на следующей неделе я встречусь с мистером Робертом, меня ждет выговор. Но я скажу: «А что такого, я просто стараюсь вести себя как всякая другая девчонка моего возраста. Что я могу поделать, если Итан за мной хвостом ходит?» Они же не хотят, чтобы я вела себя как какая-нибудь отшельница или ненормальная, так? Нельзя же всем сидеть перед компьютером и с утра до вечера играть в «рунскейп», как Декстер Харви.
Если подать все правильно, мистер Роберт проглотит мои объяснения и успокоится на какое-то время. Но я не сомневаюсь: узнай он или другие наши руководители о том, что́ творится у меня в душе, в следующем апреле во время Церемонии повторения заповедей моя фотография тоже появится на экране.
Выхожу из туалета, Итан идет ко мне, лицо его чем-то озадачено.
— Только что видел Бена Кеноби. Он сказал, что идет наверх, в журнальный зал, и ему надо с тобой поговорить.
— Интересно…
Ну да, интересно — очень даже странно. Иногда я оставляю старику пачку крекеров или пару мандаринов. Однажды было холодно, и я оставила в его тележке шляпу, но мы с ним никогда даже толком не разговаривали. Он считается другом Итана, а не моим.
— Говоришь, только со мной?
— Он так сказал.
Что делать, ума не приложу. Опасаться его вроде особых причин нет. Человек он, похоже, хороший, добрый и очень старый, а то, что без банки с напитком его не увидишь и он слегка чокнутый, так мне плевать. Но тем не менее. В общем, топаю по ступенькам наверх, а Итан ждет меня внизу.
В помещении сумрачно и пусто, если не считать сидящего на полу, чуть ли не под столом, Бена. Его трудно узнать без тележки и баночного пойла, зато на нем шляпа, мой подарок, и это меня слегка трогает.
— Присаживайся, — приглашает он.
Бен все свое время проводит на свежем воздухе, в парке или возле магазина, и складки на его морщинистом лице обычно весело смотрят вверх. Сегодня они почему-то опущены.
Похоже, он приглашает меня сесть рядом, и я усаживаюсь на старый, потертый, когда-то бывший коричневым ковер. Радуюсь, что оставила дверь полуоткрытой.
— Дай-ка посмотреть на твои очки.
Неохотно снимаю и отдаю ему очки, и мир вокруг привычно расплывается в неразборчивое пятно.
— Я без них ничего не вижу, — сообщаю я.
Бен разглядывает очки со всех сторон, потом кладет к себе на колени:
— Думаю, это чушь собачья.
— Почему? Я правду говорю!
Это действительно так, причем касается всех нас, иммигрантов. В результате перехода у всех почему-то испортилось зрение. Даже контактные линзы не помогают. Мы все носим специальные очки, сделанные каждому на заказ, только в них мы видим более-менее нормально.
— Я бы, вообще-то, хотела, чтобы вы их вернули.
Ни с того ни с сего в голове мелькает мысль, не знает ли он чего. Руководители и члены Совета следят за каждым нашим шагом, стараются не упустить ничего из того, что мы видим, слышим, что говорим. Естественно, никто из нас об этом и не заикается, но все знают. Мне кажется, тут все дело в наших очках. Возможно, в них вмонтирована крошечная камера и микрофон. Перед тем как изложить эту теорию Кэтрин, — кстати, она поверила в нее не на все сто, — я сунула наши с ней очки подальше в другую комнату, в темный шкаф, и поплотней закрыла дверь, и мистер Роберт ничего об этом не сказал, а значит, ничего не слышал.
— Минутку, сейчас верну, но сначала давай поговорим, — произнес он.
Мне стало очень не по себе, в сердце зашевелилась тревога, раньше Бен со мной не разговаривал. Слушая, как он говорит, чувствую холодок на спине, впрочем, скорее это от его интонации. В тусклом освещении его впалые щеки отсвечивают серебром. Лицо исхудало, сам он выглядит таким потрепанным, что трудно сказать, сколько ему лет. Семьдесят или восемьдесят. А может, и все девяносто. Ну да чего тут гадать, особенно без очков.
— А что, в очках я такая некрасивая? — весело спрашиваю я, но он не улыбается, даже бровью не ведет.
— Возможно, мне понадобится твоя помощь.
— Ладно, — осторожно отвечаю я.
— Не хочу, конечно, тебя в это дело впутывать и не стал бы, но у меня нет выбора. На всякий случай должен тебя предупредить. То есть хочу сказать, что должен спросить, согласна ли ты.
Я сжала кулачки с такой силой, что ногти впились в ладони. Он бродяга и сумасшедший, и с ним нужно быть поделикатней.
— Пренна, слушай меня внимательно, это очень важно. В естественном ходе времени и событий бывают такие моменты, от которых зависит будущее. Скоро такой день настанет, и его нельзя пропустить, надо обязательно что-то предпринять.
Чувствую, что вся дрожу. В голове полная каша. А в мозгу стучит, не дает покоя: «Интересно, мистер Роберт слышит, что сейчас происходит? Какую заповедь я нарушаю? Как вывернуться из этой ситуации и не привлечь к себе внимания?»
— Я, в общем-то, и сам не знаю, как это случится, — продолжает старик с очень серьезным видом. — Но знаю когда. Меньше чем через три недели. Сейчас никто этого не видит. Такое можно видеть, только оглянувшись в прошлое. А у нас с тобой есть эта странная привилегия, и я твердо намерен ею воспользоваться. — Я делаю движение, чтобы встать, но он берет меня за руку. — Пренна, прошу тебя. Еще минутку. Это очень важно. Один-единственный акт… Это убийство… Оно изменит ход истории, и его надо предотвратить. Других подробностей сообщать тебе не хочу, в том нет нужды.
Чем больше Бен говорит, тем больше мне кажется, что я его где-то видела прежде. Но он не из нашей общины. Этого просто не может быть. Голос его будит во мне смутные воспоминания. Что-то из прежней жизни. Неужели я знала его еще тогда? Может, он друг моей бабушки Тайни? Или старший коллега папы или мамы? Я слишком испугана и не в силах остановить лихорадочную работу мозга.
Тут перед мысленным взором всплывает лицо мистера Роберта. Нет, надо успокоиться. Сделать вид, что я ничего не знаю. Не показывать страха. Нельзя допустить, чтобы старик это видел.
— Человек, который совершит это убийство… Он рассказал мне об этом перед смертью. Он был очень болен и говорил путано. Но в дате я не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что здесь критическая точка, и он это тоже знал. Если пропустим, будет поздно. Назад дороги не будет.
— Мм… — Я мычу, откашливаюсь, перевожу дух. Стараюсь говорить спокойно, даже покровительственно. Что с него взять, он же чокнутый. — Если он умер, чего беспокоиться, что он кого-то убьет?
— Он еще не умер, — раздражительно говорит старик. — У него еще шестьдесят лет впереди.
Чувствую, у меня дрожат коленки.
«Кто он такой? Откуда взялся? Откуда знает про все про это? И зачем говорит именно мне?»
