1
Это не был канун Рождества, поэтому Кайл вернулся в Сан-Франциско не для обеда с сестрой. Он вернулся по другой причине. Его мерзавец-отец умер в тюрьме от быстротечного рака легких. «Отлично сработано!» И если Кайл оставил на несколько дней других членов группы, то уж точно не для того, чтобы присутствовать на похоронах, а для того, чтобы встретиться со своим адвокатом. И ликвидировать это дерьмо. Окончательно и бесповоротно.
После разговора с юристом Кайл повез Джейн в «Дом». Солнце сияло на почти безоблачном небе. Каждый погрузился в свое прошлое. Оно возвращалось, словно цунами, непредсказуемое, грозя все унести с собой. Оба надеялись – про себя, – что эта волна окажется последней.
Кайл свернул на Бойден-стрит и теперь по очереди рассматривал новые дома на этой длинной улице. Трехэтажные, просторные, удобные, с садом позади дома, с деревьями, с цветами, цветущими с ранней весны до поздней осени, с качелями вдали от чужих глаз и иногда с бассейнами. Он снова увидел перед собой обои в своей детской в Уиллингтоне. Красные и желтые ракеты направлялись к огромным звездам, которые он рассматривал перед тем, как заснуть. Возможно, Кайл впервые видел это так отчетливо. На первом этаже стояло фортепьяно…
Кайл издалека увидел крышу огромного здания, возвышавшегося над всеми остальными. Когда-то эта собственность принадлежала богатому промышленнику, который на склоне лет влюбился в Италию. Джейн нравилось рассказывать постоялицам, что Грэхем Босворт и его жена не взяли с собой ни одной тарелки, уезжая в свой новый дворец на берегу озера Лаго-Маджоре. А этот дом они подарили городу Сан-Франциско, который превратил его в общежитие для студентов. Но место, слишком удаленное от университетов и всего того, что сводило с ума молодых, в конце концов стало убежищем для женщин, которым некуда было идти. Джейн назвала приют «Дом», потому что именно этим он и должен был стать.
Кайл остановил машину у крыльца. Его взгляд замер на четырех медных цифрах, сверкавших на солнце. Дверь недавно выкрасили в бордовый цвет. Кайл выключил двигатель, Джейн вышла из машины.
– И куда ты теперь? – спросила его сестра.
– Собираюсь сжечь эту хибару в Уиллингтоне, единственным наследником которой являюсь я.
– Кайл!
– Мне давным-давно следовало ее поджечь!
Джейн снова села в машину, сняла солнцезащитные очки и посмотрела в глаза брату.
– Это ничего не изменило бы.
Он откинул голову на подголовник.
– А ты сама-то знаешь, когда все закончится? Когда сдохнешь?
– Кайл! – снова повторила она.
Он с силой выдохнул и сжал руку сестры.
– Не беспокойся, иди.
– Я всегда буду беспокоиться за тебя.
Кайл улыбнулся.
– Я неплохо преуспел, правда?
– Я не это хотела сказать.
– Я знаю, что ты хотела сказать. Будет все лучше и лучше… Завтра и послезавтра.
– Ужинаешь здесь?
– Возможно. Я пока не знаю. Я должен заехать и послушать новую гитару.
– Она готова?
– Нет. У Билли возникла проблема.
– В общем, удачно получилось, что ты вернулся.
– Ага. Как говорится, убью одним выстрелом двух зайцев.
– Попробуй убить трех.
– Третий заяц – это что?
– Нечто такое, от чего твоя жизнь станет действительно новой.
– Я запомню.
Джейн потянулась к нему, чтобы поцеловать. Кайл взял солнцезащитные очки сестры и протянул их ей. Уже закрывая дверцу, сестра шепнула:
– Я люблю тебя, Кайл.
– Я тоже тебя люблю.
Она поднялась по ступеням, однако тревога не исчезла. Но что могла сделать Джейн? Кайл не заговорил бы даже в том случае, если бы она заперла его в подвале без еды. Джейн обернулась, чтобы посмотреть, как он разворачивает машину. Она не помнила, чтобы говорила брату «я люблю тебя» с тех пор, как он был… в общем, давным-давно.
Кайл постарался сорваться с места не слишком быстро, без визга покрышек. Он казался спокойным – как всегда, – но внутри горела ненависть, делавшая его больным. Он так надеялся, что смерть убийцы освободит его от этого чувства. Ребенком он мало обращал на него внимания. В подростковом возрасте ненависть лишала его равновесия, волновала и мотивировала. Иногда вдохновляла. Теперь, в тридцать лет, ему просто хотелось свернуть ненависти шею и забыть о ней.
Ночь за ночью он представлял, как проведет этот знаменательный день, выстраивал десятки сюжетов. Он надеялся – и порой верил, – что придет освобождение. Он ошибался. Этот день настал, а его ненависть, наоборот, ожила. Он не чувствовал, что избавился от того, кто убил их мать. Смерть Мерзавца ничего не изменила, и Кайл с ужасом осознал, что это не уйдет никогда. «Грусть быстро не проходит», – много лет назад сказала Джейн.
– Это всего лишь иллюзия, – вслух произнес Кайл и посмотрел на часы.
Было пятнадцать часов сорок три минуты, и Кайл еле двигался по бульвару Престона. Он снова бросил взгляд на часы и сказал себе, что теряет в этой пробке слишком много времени. Терять время. Быть в тупике без своей гитары. Все то, что он терпеть не мог. И уже в третий раз этот чертов светофор в двадцати метрах впереди зажегся красным, не пропустив вперед ни одной машины. В ярости Кайл ударил кулаком по рулю.
На соседней улице, в сотне метров от того места, где Кайл застрял в пробке, маленький мальчик возвращался из школы, держа за руку мать. Она улыбалась малышке, лепечущей в прогулочной коляске.
Светофор зажегся зеленым. Три или четыре автомобиля впереди тронулись с места и проехали несколько метров. Надо было выбираться. Кайл увидел в этом знак для собственной ситуации с отцом-убийцей. Мерзавец блокировал его жизнь. Это было очевидно. Как очевидно было и то, что Кайл не мог пересечь белую линию слева от него. Справа путь был свободен. Кайл посмотрел в зеркало заднего вида. Никого. Он резко вывернул руль и нажал на газ, чтобы выехать на Мейн-стрит, потом на Оук-авеню и…
Удар.
2
Меняя маршрут, выезжая с улицы, по которой ему следовало бы ехать, Кайл свернул с залитого солнцем бульвара на узкую тенистую улочку. Очень тенистую. Его глаза не успели адаптироваться. О! Ему показалось, что он видит что-то, бегущее на него, и Кайл ударил по тормозам. Но одновременно раздался глухой шум и удар. Оледеневший от ужаса Кайл вышел из машины.
