— Серийный убийца, — часом позже сказал Бергхаммер, начальник 11-го отдела. — Похоже на это или нет?
Его глаза с тяжелыми веками посмотрели на всех по очереди, словно он тренировал на них свой взгляд: на Шмидте, Форстере, Бауэре, Фишере, Моне. На каждом.
— Итак, пока что мы знаем слишком мало, — сказала Мона.
В конференц-зале было жарко, как в сауне, еще хуже, чем в ее кабинете. Она чувствовала, что ее затылок под тяжелыми темными волосами взмок.
— Это пока что единственное убийство, и, возможно, кто-то с помощью этого… э-э… всего пытается направить нас на ложный след.
— Может быть, подключить ООСУ? — спросил Патрик Бауэр.
— Пока не надо, — быстро сказала Мона, и Бергхаммер так же быстро с ней согласился.
ООСУ, оперативный отдел по анализу и расследованию серийных убийств, был любимым детищем Бергхаммера, поскольку он непосредственно участвовал в создании этого отдела, но одно-единственное убийство еще не являлось серийным преступлением, пусть даже оно и носило типичный для серийного убийцы ритуальный характер. Но это могла быть отвлекающая уловка. Мона подумала о предстоящем через две недели отпуске, который она собиралась провести вместе с Антоном и Лукасом. Серийного убийцу за такое короткое время не найдешь.
Воцарилось молчание. Дым от сигарет, словно туман, висел в помещении, потому что окна конференц-зала, тоже выходившие на центральный вокзал, лучше было не открывать. Здесь при такой жаре все равно вместо свежего воздуха можно было вдохнуть лишь запахи расплавленной смолы, бензина и жарящегося в киосках люля-кебаба.
— А что родители? — в конце концов спросил Бергхаммер.
Его лицо раскраснелось. Это был крупный мужчина, явно с лишним весом, его синяя рубашка туго обтягивала живот и под мышками была мокрой от пота. Видно, ему приходилось нелегко при такой жаре. Несмотря на это, Форстер зажег уже третью сигарету и никто ему ничего не сказал: бывают привычки, которые, так сказать, по природе своей неподвластны любому воздействию. И поэтому даже некурящему Бергхаммеру не удалось объявить хотя бы конференц-зал зоной, свободной от курения.
— Родители — и он и она — совсем убиты горем, — сказала Мона.
Она взяла в руку свои заметки, радуясь, что есть хоть за что-то зацепиться.
— Самуэль Плессен, звали его Сэмом. Позавчера, в субботу, он завтракал вместе с Розвитой Плессен, ничего особенного не происходило, — продолжала Мона.
— О чем они говорили?
— Ничего важного. Какие-то школьные мелочи. Она говорит, что он вообще никогда ни о чем много не рассказывал.
— Какие у них были отношения?
— Как она говорит, хорошие. У него были друзья, он часто ходил куда-то развлекаться, но мало рассказывал об этом. Я думаю, в таком возрасте это нормально.
— И на протяжении последних недель ничего в нем не изменилось?
— Нет. По крайней мере, она ничего не заметила.
— Да она даже не знала, что ее сын колется, — заметил Фишер. — Замечательная мать.
— Точно такая же, как и твоя, — сказал Бергхаммер, отец двоих взрослых сыновей. — В шестнадцать лет ты своей мамочке наверняка все и всегда выкладывал до тонкостей о том, что происходило в твоей жизни. Или нет?
— Она бы заметила, если бы я…
— Так! И как бы она заметила, если бы ты ей чего-нибудь насочинял? Ведь так, я думаю, ты бы и поступил, если бы припекло. Тогда, когда тебе было шестнадцать лет. Или нет?
Фишер, загнанный в угол, замолчал.
— Во всяком случае, фрау Плессен ничего об этом не знала, — продолжала Мона, как будто бы не слыша этой словесной перепалки. — Ее муж тоже не знал. Для них это было громом с ясного неба. Они в отчаянии. Так вот, продолжаю. Они вдвоем с Сэмом позавтракали в десять часов, потом он вышел из дому и направился к своему приятелю. У него, как она потом выяснила, Сэм был приблизительно до двенадцати часов. Потом он пошел купаться. По крайней мере, так ей сказал друг Сэма, — конечно, мы должны будем все это еще раз проверить — и с того времени — никаких следов.
— Куда он пошел купаться?
— На карьер, недалеко от Герстинга. Если нужно, мы…
— Мы дадим объявление в средствах массовой информации завтра, когда буду в комиссариате, — сказал Бергхаммер. — Может, кто-нибудь его видел.
— Родители дали нам список его друзей и знакомых, по крайней мере тех, кого они знают. Как я уже сказала, их надо будет еще раз опросить. Но раз мать уже это сделала…
— И никто из них ничего не знает?
— Так говорит фрау Плессен. Никто его не видел, никто с ним не говорил.
— Может быть, кто-то из них и является преступником. Может, какая-нибудь история, связанная с ревностью. У него была подружка?
— Никаких постоянных отношений. Так, увлечения.
— Мать знала его подружек?
— Конечно, не всех. Некоторых она нам назвала.
— Правонарушение на почве ревности, — произнес Бергхаммер задумчиво, его пышные усы слегка дрожали. — Такие преступники склонны к маскировочным мерам. Даже задним числом.
— Однако отрезать язык — это довольно крутая маскировочная мера. Я не могу себе представить, что такое можно совершить в состоянии аффекта. Если это действительно было так.
Скорее говоря, все происходило иначе. И тогда — прощай, отпуск.
— Ревность зачастую вызывает состояние аффекта.
— Вот именно. А в этом случае…
— Подожди, Мона. Убить кого-то большой дозой наркотика — это не попытка с чем-то справиться. Жертва ведь сама себе делает «золотой» укол. Нужен только наркотик. Возможно, один из дилеров. Все было спланировано. И никакого аффекта.
— Итак, Мартин…
— У него был с собой бумажник? — перебил ее Бергхаммер.
— Наверное. Дома, как сказали Плессены, его нет. Значит, бумажник забрал преступник. Но убийство только с целью ограбления…
— Исключается.
— Да просто этого не может быть, — встрял в разговор Форстер. — Преступление было совершенно не там, где его нашли. Все происходило в саду или в подобном месте. Может, где-то на природе. У жертвы на футболке обнаружены малозаметные пятна от травы и частички земли.
— Это сказал Герцог? — спросил Бергхаммер.
— Так точно, — ответил Форстер. — А это значит, что преступник после совершения преступления просто сгрузил труп перед этим клубом. Ни один грабитель не будет затевать такую возню, — видите ли, он даже не прячет труп. Должно быть, это был человек, который знал, когда этот, как его…
— «Вавилон», — сказал Фишер.
— …не работает. В какой день недели.
— Время преступления? — спросил Бергхаммер.
— Вчера вечером, между восемью и десятью часами, — ответил Герцог.
