— Чего растопырился, ошалел от видения? Вот они какие! — голос пастуха, радостно-хрипловатый, нарушил долгое молчание. Он переступил валенками на месте, протянул к сокровищам заскорузлые пальцы. — Но и эти цацки блестят не так, как те, которые я припрятал дома… на базу… Да оно тебе ни к чему, на эти бы денег хватило.
— Куда уж нам, — пробормотал валютчик как во сне.
Он никогда не встречал подобного за канитель на центральном рынке в течение не одного года. Приносили бриллианты в брошах, в заколках, в перстнях, выкупал золота за раз граммов по триста, предлагали допетровские монеты, серебряные жетоны с портретами керенских с урицкими и троцкими. Царские и немецкие боевые кортики. Но такое сокровище он видел впервые. Коца оторвал взгляд от тряпки, сглотнул тягучий клубок слюны:
— В какую сумму ты оцениваешь весь набор? — автоматически спросил он.
Ощутил, что опять начал торговаться дежурными фразами, в голове забилась мысль, что нужно взять себя в руки. Но пастух был уже тут как тут со своей подколкой. Наверное, замешательство Коцы начало его веселить.
— Здравствуй, жопа, новый год, тем же хреном и в ту же дырку, — он радостно-ехидно всплеснул руками. — И каша, купец, приедается, назови цену, а я начну кумекать, что да как. Может, договоримся, как за кресты с медальками.
Ехидство крестьянина, хитрого в первую очередь на свою жопу, отрезвило, как ни странно, валютчика, он вскинул голову, зорко всмотрелся в щели между досками деревянных ящиков. Увидел, что дверь приоткрыта больше обычного, там что-то посверкивало на уровне человеческого роста, похожее на очки. Если следили шакалы Скирдача, то ситуацию можно было уладить обещанием рассказать обо всем Хозяину. Мол, шестерки Слонка перехватывают клиентов, оттягивают на себя сдатчиков драгметаллов, прессуют их, отбивая у них охоту сдавать изделия на рынке. А если это нюхачи от беспредельщиков с Кавказа, или от доморощенных отморозков, тогда дела плохи, вряд ли из этого загаженного уголка удастся выбраться живыми. Вахтер словом никому не обмолвится, свой червонец ему дороже жизни любого гражданина.
— Ты что замолчал, или от игрушек в зобу дыханье сперло? — подстегнул пастух. — Я помню, как ты скукожился в Фому неверующего.
— Да подожди ты! — остановил Коца мужика резким шепотом. — Кажется, мы привели с собой хвоста.
— Кого? — пастух насторожился, завертел по сторонам собачьей шапкой. — Какого еще хвоста?
— Который обмотается вокруг шеи, и делает обоим кранты. Я пойду посмотрю, а ты забери пока тряпку.
Он обогнул ящики, пробежал через двор и рванул дверь на себя, в полутемном коридорчике один из шакалов Скирдача набирал номер на сотовом телефоне. Значит, пастух не сумел главного отморозка убедить в своей дебильности, как не смогли они замести следы, когда ломились сюда. Коца выдернул левой рукой мобильник из рук шакала, в правой щелкнул лезвием пики. Приставил ее к волосам на затылке, поднажал для убедительности, чтобы острие проткнуло кожу:
— Рассказывай, как проследил за нами и что успел увидать, — попросил он мягко. — Ты же меня знаешь, я обезьяну водить не умею.
— Знаю, — икнул шакал лет под тридцать, недавно принятый в группу контролеров. — Меня по вашему следу пустил Скирдач.
— А еще кто?
— Старшой решил проверить сам, если что стоящее, тогда звякнет кому надо.
— А что тут у тебя сверкало, и что ты успел надыбать?
— Светился, наверное, мобильник, а увидел я что-то блестящее. Одно ты выкупил, завернутое в тряпку, а в другом узелке мужик только предложил.
— Что именно? Не стесняйся, тут все свои, — валютчик усилил нажим острием пики. — Ты уже знаешь, что одного вчера замочили. Поди разберись, чужие или кто из своих.
— Я успел заметить тряпку и на ней блестящее. Так блестит только золото, — зачастил шакал. — Думаю, что это золотые монеты, штук пять, может, больше.
— Не пять и не десять, а всего три, — поправил Коца, выдерживая паузу. — Лучи отразились, монеты и раздвоились… А перед этим я выкупил серебряные медали “За отвагу” и “За боевые заслуги”. Это, по твоему, крупный бизнес?
— Мелочь, — прохрипел шакал, успевший пропитаться страхом насквозь. Он был не рад, что устроился на опасную работу, дома его ждали жена и дети.
— Так иди и скажи Скирдачу, что у мужика ничего особенного не оказалось. Согласен?
— Согласен. Я пойду?
— А вообще, постой, поторчи у двери, пока мы не завершим сделку, — передумал валютчик. — Мобильник я возьму с собой, верну, когда рассчитаюсь с клиентом. Если все обернется хорошо, тебе светит премия.
— Понял, — помощник Скирдача снова кивнул головой.
Коца сложил пику и сунул ее в карман пальто, загадочно подмигнув, пошел к мужику довершать сделку. Он знал, что отморозок без мобильника не сдвинется с места. Это он допустил, что у него отобрали сотовый.
Мужик продолжал приплясывать вокруг табуретки с зажатой в руке тряпкой с драгоценностями, которую он и не думал прятать. Его без вина опьянили большие деньги, полученные вчера и сегодня. Коца расстегнул замок на сумке, вытащил три тысячи рублей в пачках, смачно шлепнул ими о сидение:
— Отдаю все бабки за то, что в твоем узелке, — сказал он как можно тверже, осознавая, что это грабеж среди белого дня. Но выхода никакого не было. — Что ты вылупился как на Мону Лизу? Говорю тебе, я пошел ва-банк.
— На кого я вылупился? — пастух сморгнул редкими ресницами. Неизвестные слова ослабляли его нахрап. — Куда это ты собрался? Давай договоримся, потом каждый по своим углам.
— Я выложил всю наличку, теперь тебе решать, отдавать мне все цацки за эти деньги, или возвращаться с ними домой, — не стал валютчик вдаваться в подробности.
— Он все выложил, барин в красной рубахе! — передразнил мужик, потом сощурился. — Ты сам показывал мне нутро кошеля, пачек там было больше.
Коца сцепил зубы, чтобы не взвыть серым волком, но у валютчиков довести клиента до нужной кондиции считалось особым шиком. Однажды он обул цыган, хитрых без меры, которые принесли золотую цепочку граммов на триста. Положив ее на японские электронные весы, Коца незаметно перебросил один конец за край пластмассовой коробочки и включил кнопки. Прибор зафиксировал вес изделия, которое громоздилось лишь в чашечке, он оказался меньше на девяносто с небольшим граммов. Цыгане возбудились, замахали руками, они могли определить безо всяких приборов вес изделия до одной десятой доли грамма. Началась перепалка, обещавшая закончиться поножовщиной. Валютчик перевешивать цепочку отказался наотрез. Когда спор достиг апогея, один из цыган, заросших черным волосом, сорвал “кардинала” с толстой и потной шеи, сунул его в руки меняле:
— Вешай, — потребовал он. — Но знай, если вес будет неправильный, тебе не жить.
— Да чхать я на тебя хотел, чмо стадное, — ощерился Коца, втыкая пику в деревянный прилавок, на котором лежали весы. — Как я сказал, так и будет.
