– Терпение, брат! – прервал его Жан.
– Оно больше тебе подходит, спокойный папаша…
– Нужно терпеть, если хочешь добиться удачи. Так привык говорить наш бедный отец… Именно в терпении сила индейцев. Мы, метисы, должны обладать им в большей степени, чем наши сводные братья белые…
– Жан прав, – вмешался в разговор Жак, до той поры молчавший. – Терпение должно заменить опыт, которого нам еще долго будет недоставать.
– У нас ужасно трудная задача. Нам надо искать иголку в стогу сена, как сказано в старинной французской пословице.
– …И найти ее!
Франсуа немного приподнялся в своих широких деревянных стременах, развернулся в седле, приложил ладонь козырьком ко лбу и добавил:
– Что за чертовщина! Что там виднеется на верхушке телеграфного столба?
– Мне кажется, это – человек…
– Повешенный!
– Значит, – продолжал Франсуа без тени ехидства, – мы оказались в цивилизованной стране.
При этих словах трое братьев ускорили аллюр своих крупных и крепких канадских полукровок, перейдя на резвую рысь. Спустя десять минут братья оказались под телеграфным столбом, на верхушке которого болтался в петле Боб Кеннеди.
Легкий ветерок был вполне достаточен для того, чтобы заставить подрагивать провода, словно струны гигантской эоловой арфы[28], и покачивать тело повешенного так, что оно казалось еще живым. Эта видимость настолько поразила юных странников, что они остановились, задрав головы, сощурив глаза и открыв рты, безмолвно вопрошая друг дружку, что им следует сделать.
– Ей-богу, – сказал Франсуа, склонный к принятию быстрых решений, – надо снять его со столба. Если он еще жив, попытаемся привести его в сознание; если же он мертв… мы, по крайней мере, исполним свой долг, пытаясь вернуть к жизни человеческое существо.
– Это ты предлагаешь, малыш Франсуа, – отозвался Жак.
– Делай как хочешь, вот только мы можем попасть в неприятную историю в этой стране, – высказался Жан, природная терпеливость которого, казалось, смешивалась с разумной дозой осторожности.
Франсуа, недолго думая, направил свою лошадь к основанию столба, встал на стременах и, даже позабыв о перекинутом за спину винчестере, полез по столбу, используя, как хороший акробат, силу своих рук и ног.
Он приблизился к железному держателю изолятора и оказался лицом к лицу с покойным Бобом. Огромные глаза повешенного были открыты, а изо рта выступал жуткий фиолетовый язык.
– Да он еще теплый! – удивился юноша.
– Тогда его надо снять со столба, – заявил Жан, присоединившийся к ранее выраженному мнению младшего брата.
– Веревка внизу завязана узлом. Пусть кто-нибудь из вас развяжет этот узел и потянет веревку… Джентльмен не грохнется с лету, а потихоньку соскользнет.
Жан расстался с седлом и выполнил указания брата. В результате мистер Боб Кеннеди покинул воздушное пространство и оказался без толчков и сотрясений у подножия своей виселицы.
– И правда: джентльмен еще живой, – проговорил Жан, в то время как Франсуа соскальзывал со столба.
Лесных и степных бродяг, привыкших, как наши молодые люди, к различным происшествиям в своей полудикой жизни, никогда не пугают обмороки. Джентльмена, или – как иронически говаривал один из жителей Центральной Франции – «монсьё», быстро раздели до пояса и положили на землю.
– Надо его растереть, и посильнее! – сказал Жак, тогда как Жан тщательно разглядывал веревку. – Это восстановит циркуляцию крови.
Вечно торопящийся Франсуа принялся так энергично растирать грудь повешенного, что она вскоре местами покраснела.
– Эй, старшой! – обратился Жак к занятому изучением удавки Жану в ожидании момента, когда надо будет сменить Франсуа. – Что там тебя так заинтересовало?
– Да он еще теплый!
– Да ничего… Просто я думаю, что работу сделали плохо. Веревка совсем новая и не намылена… Узел слишком широкий… Джентльмену повезло…
– Твоя очередь, Жак! – прервал их запыхавшийся Франсуа. – Я больше не могу! Уфф!..
Франсуа выдержал минут десять, Жак продержался четверть часа.
– Лошадиная работа, – сказал он в комическом запале, – а он не шевелит ни ножкой, ни лапкой. И тем не менее он покраснел, как лис с содранной шкурой.
– Если с тебя хватит, малыш, я сменю тебя.
– Давай! И попробуй сделать лучше… Что же до меня, то я всю ладонь чуть не стер.
Жан весьма добросовестно растирал Боба минут двадцать, притом так неистово, что даже вспотел. К пациенту начала возвращаться жизнь.
– Ну вот… Уже добрых три четверти часа мы работаем так, будто нам платят по двадцать пять франков в день, а на него это действует, как пластырь на голенище сапога.
– Минуточку, малыш!.. Я не ошибся… Он вздохнул.
– Не может быть!..
– Я не ошибся… Он дышит… но не сильно.
– В него надо что-нибудь влить…
– Глоток сливовой водки… У меня немного осталось во фляжке.
– Есть кое-что получше: поджечь волосок трута между пальцев рук или ног… Мертвого поднимет.
Сказано – сделано. Четыре – пять ударов огнива по куску кварца, трут воспламенился и в ту же минуту трещал между пальцами джентльмена, стянутыми концом той самой веревки, на которой его подвесили.
Одновременно Франсуа силой влил в рот вынутому из петли полпинты[29] самогона.
Вопреки всяким разумным в подобных случаях ожиданиям, у пациента проявились весьма ускоренные глотательные движения, сменившиеся усвоением.
– Братья, сивуха прошла; она спускается в желудок! – радостно крикнул Франсуа.
А в то же время кожа задымилась и трескалась с тошнотворным запахом поджариваемой плоти. Инертное до той поры тело зашевелилось и содрогнулось, потом внезапно последовала реакция.
У Боба вздулись вены на шее и лбу; он вырвался от своих грубых спасателей, брыкаясь, словно ему в тело вонзились все батареи хелл-гэпского телеграфа; потом он упал, замер в сидячем положении и разразился крепчайшими ругательствами разбушевавшегося матроса. В этом потоке безадресной ругани можно было различить лишь одну разумную фразу.
