Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
Мерзкое, склизкое, кольчатое кровососущее нечто. Нечто, что подбиралось к нему невидимо и бесшумно. Желудок дергался, стараясь прорваться куда-то ниже, из-под ребер в кровь, разбавляя ее чуть ли не пополам, густо тек адреналин.
Металл скрежетнул, упруго встретился с чем-то. Рогатину рвануло вбок и вверх. Пуля, опершись на нее, как на шест, оттолкнулся ногами, вскакивая. Крутанул древко, задирая еще выше и чуя – попал, зацепил, не отпущу!
Вода разлетелась, выпустив судорожно сокращающего кольца хищника. Пуля заорал еще сильнее, зло радуясь, как дикий предок, заваливший саблезубого смилодона. Лишь бы не упустить, лишь бы не сорвалась. Дотянуть до берега, воткнуть сталь в землю и разорвать тварь, рвущуюся с проткнувшей ее насквозь рогатины. Получилось, получилось!
Перо вошло в черную, покрытую листьями камыша землю. Пуля навалился всем телом, орудуя рогатиной практически как пилой, разрезая пиявку пополам сразу за судорожно рвущейся в сторону слепой головой с раззявленной… пастью?!
Он выдохнул, кидаясь к земле, вцепившись в выставленную руку Даши. Упал, жадно хватая воздух и радуясь закончившемуся кошмару. И только поднявшись, Пуля понял, что кое-что подзабыл.
Черный огромный вожак стада, так и не удравший, стоял все там же. Водил темным пятачищем, шевелил, втягивал запах крови. Глазки подслеповато смотрели на людей, но секач не атаковал. Перетаптывался с ноги на ногу, взрывал землю, но не шел вперед.
Пуля покосился в сторону, куда зверь смотрел чаще всего. И вздохнул. Кто скажет, что звери глупые и ничего не чувствуют?
Поднимаясь на берег и борясь с тварью, он, похоже, вытащил вместе с тиной и илом ещё кое-что. Череп, и не один. Вытянутые свинячьи черепа. Небольшие и чисто белые. Поросят, это уж точно.
Он, охотник на мутантов Пуля, отомстил пиявкам, убившим этим летом несколько детишек вот этого гиганта? Да ну, на фиг…
Секач хрюкнул, выдохнув пар. Развернулся и потрусил к стаду, спокойно уходящему к оставленной позади рощице.
– Охренеть не встать, – Уколова хлюпнула носом, – кому скажешь… не поверят.
Дарья, упав на мокрый берег, хрипло дышала. Пуля, лихорадочно перематывая портянки, оскалился. Зло, как пес, который раз рычащий на непослушного кутенка.
– Встала! Воду из ботинок вылила! Носки новые! Быстрее!
Уколова, все понимающая, не лезла. Даша, после того как оставили у лагеря Морхольда, вела себя странно. Вздыхала, кивала головой, слушала… и делала все по-своему. Чуть приторможенно, как испуганный окриком ребенок. Вроде и хочет сделать правильно, и боится еще раз перепутать. Дерг-дерг в разные стороны, вот и опять все не так.
Даша замерла, косясь на Пулю. Тот вздохнул, мокрый, уставший, сидя в одном сапоге, с босой ногой.
– Не кричи на меня.
Пуля сплюнул. Не кричи на нее, точно. Пят'ак!
– Даша, – Уколова, быстро, насколько позволила рука, замотала ноги в сухое. – Азамат может нас вывести отсюда. Мы доберемся, куда нам нужно. Но ты только проснись, слышишь?
– Не надо на меня кричать… – Даша судорожно глотнула. – Пожалуйста, не надо.
Пуля, мотая головой, обулся. Постучал сапогом, выровняв чуть замявшуюся портянку. Согласно кивнул.
– Никакого крика. А ты все делаешь, как прошу. Сразу. Договорились?
Умница.
Интересно, а как они встанут на стоянку, снова начнет читать? В сумерках, глаза портить. Вот что в них, в листках этих?…
…Они уходили к Черкассам. Лесник вдруг оказался рядом, неуловимо, бесшумно.
Азамат встревоженно посмотрел на него. Мужчина лишь мотнул головой, успокоил улыбкой.
– Девочка.
Даша уставилась глазищами.
– Я ходил ночью к яхте. Там не осталось ничего нужного. Дагон – чудовище, но не глупое. Забирает у жертв своих детей все, что сгодится. Там лежал рюкзак, не ваш. Выпотрошенный. А в нем вот, записки. Возможно, твоего друга. Как его?
Даша сглотнула.
– Морхольд.
– Наверное, так.
Странно, но Азамат поверил.
– Забери. Тебе оно надо. Ты родилась в Беду, но Беда закончится. Она не может длиться вечно. Как и дождь. Прочти, здесь то, чего не хватает нашему миру для жизни.
Даша протянула руку за потрепанным блокнотом. Остановилась.
– Что там?
Лесник снова улыбнулся.
– Давно прошедшие дни. И мысли. Сама поймешь. Его самого, родственника, вообще найденный дневник… кто знает. Читай внимательно.
Ага, внимательно.
Вот она и читала. В сумерках, мучая глаза. Но читала. Почему?
«Такое разное прошлое: дождь не может идти вечно»
Дождь не может идти вечно. Брендон, став Эриком Дрейвеном, растворился в целлулоиде кинобобин, пленке видеокассет, ломкой плоскости дисков и пикселей цифрового формата.
А слова остались.
Дождь – это романтично, красиво, холодно, мокро и еще пять тысяч разных реакций на воду, летящую с неба. Начинается не вовремя, ровно когда на ногах что-то легкое и хочется солнца и тепла. Без дождя невозможно, дождь – как часть тебя, и никак иначе. Где-то его ждут, как саму жизнь, где-то молятся всем подряд, призывая и с надеждой смотря в небо. У нас здесь он просто есть. Как та самая часть себя.
В семнадцать дождь хлестал по стеклам электрички, часто таскавшей в Самару. Самара казалась чем-то недостижимым и почти Эльдорадо для души. Желтые и серые деревья за окном были точь-в-точь как настроение. Появись эмо чуть раньше, а не в 2007-м, мало ли, как вышло бы. Жизнь рушилась, впереди был только мрак и безысходность. Душа рвалась к любви и наслаждениям, а реальность ставила на место повесткой военкома.
Через два с половиной года, на мои двадцать, мы переезжали. С Аргуна к Ведено. Подарков оказалось целых три. Половина блока «Петра Первого» и выгрузка из старого хмурого КамАЗа двойного боезапаса на высоту в тридцать метров. Пешком, по двое на снарядный ящик, с их чертовой толстой проволокой вместо ручек. Третий подарок обрушился на нас ночью, снеся закрепленные плащ-палатки и чуть не смыв под горку вещмешки. А с утра вокруг вылезла первая «зеленка».
В двадцать два дождь стучал по крыше будки охраны на рынке. Мерный ритм капель и блеск разводов стекла, выходящего на дорогу с ее автомобилями, старый кассетник и новый альбом Моби. Дождь пах осенью и надеждой на хорошее в будущем. А вовсе не отдавал рыночной вонью неубранных фруктов в палатках.
Еще позже лихой и быстрый майский, где-то у Салавата, превратил небо, горизонт и поля во флаг Башкортостана. Бирюза огромной опрокинутой чашки без единого облачка, молочный опал ее нижнего края и изумруды травы, шелестящей мокрыми волнами внизу.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
