Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Мы ящик за ящиком паковали образцы. И долго ли, коротко, но все они очутились дома, на моем столе, под микроскопом. В ожидании моего испытующего взора. Очень далек был мой личный кусочек истории (кусочек всего примерно в 10 млн. лет), когда слагались скалы, замуровавшие трилобитов. Но я мысленно мог свободно ориентироваться в тех временах, подобно знатоку Тюдоров или Стюартов, с легкостью перебирающего их историческое окружение. Мне удавалось соединить фрагменты трилобитов быстрее, чем кому бы то ни было: свободная щека к кранидию, кранидий к пигидию. Ну а встретить целый экземпляр — все равно, что найти коробку от пазла с картинкой. Вот тогда появлялась возможность проверить свои умозаключения — правильно ли соединились трилобитовые части. Я обнаружил замечательного трилобита, будто бы в очках для плаванья, и назвал его Opipeuter inconnivus, что означает «тот, кто неусыпно таращится». Название, очень подходящее ко мне самому. Постепенно у меня в голове сложился образ исчезнувшего ордовикского океана. Знаю, там было гораздо больше живности, чем на моем выцветшем пляже. В морях ордовика кипела богатая жизнь: не следует считать, что если океан древний, то и разнообразие там урезанное. На суше тогда и вправду жизнь была бедна, но вот в море обитали и медузы, и моллюски, и трилобиты, и черви разных пород. Были и грозные хищники, родственные современному перламутровому наутилусу. Колыхались подводные сады водорослей. Мелькали даже стайки небольших стройных созданий, внешне схожих с серебристыми рыбками. Палеонтолог не просто слышит отзвуки этого ископаемого мира, он воссоздает исчезнувший мир.
Меня пригласили прочитать лекцию в Норвежской академии наук о новых находках на Шпицбергене, обещав моей августейшей персоне все, чего я только пожелаю. В этой части Арктики у Норвегии сохраняется суверенитет, так что мое приглашение ни с какой политикой не было связано. Стоя в аудитории перед сотней выдающихся ученых, столпов науки, я ощущал некоторую неловкость. В 25 лет я оказался на сцене старинного и знаменитого здания Академии в Осло, а это непростой способ превращаться из ученика в учителя. Когда-то здесь, на этой же сцене, стояли знаменитые полярные исследователи Нансен и Амундсен, на меня с портретов смотрели другие великие мужи. И хорошо, что мне было о чем рассказать: и о неожиданном открытии богатейшего местонахождения ископаемой фауны в далеком проливе Хинлопен, и почему другие его пропустили и не нашли, и как трилобиты связывают Шпицберген с древним континентом Лаврентией[10], и почему климат Шпицбергена в ордовике был тропическим, а не полярным. Это была моя первая публичная игра воображения, поднявшая красочную историю из глубин времени. По мере того как адреналин захватывал мой организм, аудитория превращалась в сотню ушей.
А потом встал высокий и учтивый старик и задал вопрос на безупречном английском. Он вспомнил свои прежние годы, проведенные в первые десятилетия XX в. на Новой Земле. И звали его Олаф Холтедал. Я был поражен. Это все равно, как если бы встал сам Фритьоф Нансен и начал бы расспрашивать меня об экспедиции. Холтедал происходил из того поколения героических исследователей Арктики, когда каждая экспедиция становилась дорогой в неведомое, когда собачьи упряжки были единственным видом транспорта, а пеммикан — единственным источником белка. В 1920-х гг. он написал капитальную работу по геологии Арктики, уделив особое внимание острову Новая Земля, скрюченным пальцем указывающему на север от российских берегов. С тех времен немного писали об этом острове, а то, что было, выходило на русском языке, поскольку во времена холодной войны территория острова оставалась закрытой. Так передо мной возникла фигура из прошлого, в ореоле безрассудной романтики науки ступившая с книжных страниц, из области моего воображения, и вот она во плоти, в безукоризненном костюме. Этот случай вдруг явил мне связь между прошлым и будущим, не ту, что приходит из шорохов трилобитовых раковин, а другую, с патриархами науки. В эгоистическом пылу исследований порой забывается, что были исследователи и до нас, что наши толкования прочно стоят на их открытиях. Наука — это странное дело, порой требующее сотрудничества, а порой — соперничества. Зачастую силы придает желание переиграть конкурента, посылом исследования становится страстная жажда победы, пусть и в ущерб исследованию. Но в долговременной перспективе человеческие страсти стихают, и начинается другая гонка, больше похожая на напряженные логические ходы, связанные между собой цепочкой имен ученых и первооткрывателей.
Первое имя появилось в этом перечне примерно 300 лет назад: имя доктора Ллуйда, чье письмо Мартину Листеру открывает эту главу. Это письмо вышло в 1679 г. в Философских трудах Королевского общества (Philosophical Transactions of the Royal Society) — старейшем научном журнале на английском языке. Название статьи «О некоторых правильно оформленных камнях, недавно найденных, и замечания о древних языках» (Concerning some regularly figured stones lately found, and observations of ancient languages). Мне приятно размышлять о нафантазированных одиозных плечевых костях этой «плоской рыбы», опубликованных на страницах Философских трудов вместе с докладами первых микроскопистов об обнаружении бактерий или красных кровяных телец и другими столь же судьбоносными открытиями. Трилобитов протащили туда среди других величайших явлений, описание которых сочли достойными Философских трудов. Ранние тома Философских трудов читались с некоторым даже благоговением, и переплеты из лучшей кожи были самой ничтожной данью по сравнению с тем, что они заслуживают.
Те, кому знакомы скалы в окрестностях Лландейло, безошибочно узнают в «плоской рыбе» трилобита под названием Ogygiocarella debuchii (см. с. 59). Поблизости от замка Динефор-Парк во многих местах выходят на поверхность известняковые плиты, сложенные тонкими плоскими многоугольными пластинами. Их можно отделять друг от друга, и на некоторых из них действительно красуются «плоские рыбы»: размером с небольшую камбалу, почти такую же сплющенную, уставившуюся на удивленного сборщика двумя глазищами. Современный натуралист знает, что у них восемь сегментов, а также большой пигидий, так как никакая это не рыба, но ошибку доктора Ллуйда можно понять. Он немного приукрасил свой рисунок, изобразив нечто, схожее с плавником по краю тела. Только глаза оказались правдоподобными.
В 1771 г. немецкий зоолог по имени Вальх признал трилобитов отдельной группой животных, но при этом опубликовал статью в таком малозначимом издании, что я не уверен, имеется ли в библиотеках Британии хоть один оригинальный экземпляр. Однако в течение следующих десяти лет в заглавиях многих работ появилось слово «трилобит», значит, название оказалось благозвучным, осмысленным и широко распространилось. Все больше и больше схожих «органических остатков» находили по всей Европе. В первые два десятилетия XIX в. множеству трилобитов дали научные названия, особенно видам из Скандинавии, Франции, Германии.
Так изобразил свою «плоскую рыбу» доктор Ллуйд в Философских трудах Королевского общества (1679), а на самом деле не рыбу, а трилобита Оду-giocareila debuchii из раннеордовикских пород (лландейлский век) южного Уэльса. Фотография трилобита приведена в приложении (рис. 1).
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
