Можно, конечно, возразить, что неизбежность истощения ресурсов лишает смысла саму тему дискуссии. Какая разница, если рано или поздно это все равно произойдет?
Ответ лежит в области морали.
Мы пустились в промышленную революцию всего два столетия назад, и нам предстоит пройти еще огромный путь, если мы не хотим, чтобы наши потомки вернулись к первобытной экономике охоты и собирательства в эпоху, когда останется уже мало что собирать и не на что будет охотиться.
Нам необходимо умело использовать оставшиеся драгоценные ресурсы, чтобы пройти этот путь как можно бережливее.
Традиционные сообщества живут в гармонии с природой. Современное индустриальное общество — явно нет. Мы уже загубили многое в способности природы к самоисцелению. Множество видов стерто нами с лица земли, другие перемещены — нами же — в чуждую им окружающую среду, где при отсутствии естественных врагов они, следуя нашему примеру, насилуют окружающий мир. Глобализация уже наносит разрушительные удары по биологическому разнообразию планеты. Что же касается загрязнения окружающей среды, то хотя оно зашло так далеко, что об этом тяжело читать и слышать, многое еще можно повернуть вспять.
Налицо демографические проблемы, с которыми уже в ближайшее время нашей планете едва ли удастся справиться. В традиционных сообществах дети, будучи единственной формой социальной защиты, представляют для своих родителей экономическую выгоду. Чем их больше, тем выгоднее родителям. В современном обществе дети являются экономическим бременем, и вернейший способ увеличить потребление (для многих — главная цель в жизни) состоит в том, чтобы сократить число детей до минимума.
В 2003 году суммарный коэффициент рождаемости (СКР — количество детей у одной женщины за весь детородный период) в странах Юго-Восточной Азии был ниже уровня воспроизводства — 1,7. В Японии и на Тайване он составил даже 1,3. В Европе СКР упал до 1,4, причем в восточноевропейских странах он составлял 1,2, в России — 1,3. СКР в Канаде и Соединенных Штатах — соответственно 1,5 и 2. Резкий контраст с этими цифрами представлял показатель Латинской Америки — 2,7, а в Африке он достиг уровня 5,2. СКР планеты в целом равнялся 2,8.
За последние 250 лет население Земли увеличилось в шесть раз. Оно все еще растет драматически, хотя темпы роста несколько замедлились; сейчас он приходится в основном на беднейшие страны. И хотя есть надежда, что мир в целом в конце концов преодолеет демографический взрыв, вполне возможно, что прежде, чем это произойдет, некоторые страны переживут кошмарный мальтузианский коллапс. Например, в Республике Бангладеш, территория которой значительно меньше Беларуси (причем большая часть ее представляет собой аллювиальную затопляемую равнину, часто подвергающуюся разрушительным действиям циклонов), уже сейчас проживает 134 миллиона человек, к 2050 году, как предполагают, эта цифра достигнет 250— 255 миллионов. В некоторых других регионах наблюдаются еще более высокие темпы роста: палестинские арабы, например, по имеющимся прогнозам, увеличат свою численность за предстоящие несколько десятилетий в 3,3 раза — и это на земле, где уже сейчас ощущается критический недостаток питьевой воды. Индия предположительно добавит за это время к своему нынешнему населению столько людей, сколько сейчас проживает на всей территории Европы[52].
Конечно, демографические предвидения ненадежны. Есть прогнозы «низкие», «средние» и «высокие». И существуют вопросы, на которые ни у кого нет ответов. Сколько людей может вообще прокормить наша маленькая планета? Сколько жизней унесут факторы, снижающие народонаселение не в результате ограничения рождаемости, а из-за высокой смертности? Например, уже сейчас можно предвидеть гибель пятидесяти миллионов человек от СПИДа. Когда это кончится? И какие новые беды притаились за углом? В этом смысле демографические прогнозы ничуть не лучше биржевых. В любом случае, самый мудрый подход — заблуждаться в сторону осторожности. Численно ограниченное население, способное выжить, используя имеющиеся обновляемые ресурсы, создаст меньшую нагрузку, обеспечит менее разрушительный переход к новой экономике.
Альтруизм
Вы среди мертвых сухих буковых листьев, в пожаре ночи,
Сожженные, как жертва, вы — невидимки…
Д.Г. Лоуренс, «Запах ирисов» По Дарвину, естественный отбор оказывает предпочтение такому поведению, которое способствует выживаемости. Самоубийственное поведение, казалось бы, должно вести к вымиранию вида. Как же тогда, спрашивали социальные биологи, можно объяснить поведение пчелы, которая кусает врага, вместе с жалом вырывает свои внутренности и погибает? Ответ заключается в том, что все решает выживаемость генотипа, а не индивидуума. Защищая улей, пчела умирает, но другие члены пчелиного сообщества, ее генетические копии, продолжают жить и размножаться: шансы на выживание их генов увеличиваются жертвой индивидуума.
До совсем недавнего времени выживание человеческого индивидуума было в высшей степени проблематичным. Люди — физически уязвимые существа с непрочным кожным покровом, слабой мускулатурой, без когтей, с атрофированными клыками. По-видимому, внеклановый каннибализм в первобытную эпоху повышал шансы на выживание вида. Чужие особи или группы были не просто врагами, но и потенциальной пищей. Мы являемся результатом именно такого эволюционного процесса.
У всех животных видов внесемейный альтруизм — редкое исключение. Выживание требует максимального напряжения сил, а энергия, израсходованная на чужие гены, — это энергия, которую можно было употребить на благо собственных детей. Таким образом, рассеянный или несфокусированный альтруизм снижает выживаемость.
Можно представить большинство свойств в виде точек, образующих некий континуум. Если поместить рассеянный альтруизм на одном конце, а сфокусированный — на другом и провести статистическую кривую, она резко отклонится в сторону сфокусированного альтруизма, то есть к прямому потомству.
Объединение семей в большие группы (племена) сопровождалось специализацией и сотрудничеством. Статистическое отклонение в сторону сфокусированного альтруизма сохранялось, но уже не безусловно. Люди научились «жить по правилам», симулируя несфокусированный альтруизм. Но гены при этом особо не изменились. Политическая история homo sapiens представляет собой непрерывную цепь насилия, и любое объективное определение места человека в царстве зверей относит его к хищникам.
Каким должно быть наше общество? В той степени, в какой альтруизм определен нашими генами, искусственный отбор теоретически мог бы создать социальный контур, направленный в сторону рассеянного альтруизма. Трудность продвижения к лучшему обществу состоит в том, что процесс этот непременно сопряжен с усилиями и даже жертвами ныне живущего поколения, наделенного поистине диктаторской властью над потомством.
Все это приводит к довольно мрачным выводам. Специалист по экологии человека Гаррет Хардин считал, что бесполезно ожидать от людей действий, противных их собственным интересам[53]. По мнению биоэтика Питера Сингера, взаимный альтруизм есть всего лишь «технический термин для сотрудничества»[54].
