Книга Нью-Йоркские тайны - Вильям Кобб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут, как и в древних европейских фамилиях, сохраняются во всей неприкосновенности те Принципы, которые в обществе принято называть рыцарскими. Если можно вполне согласиться со щепетильным отношением к вопросам чести, то нельзя не признать чудовищной чу суровую нетерпимость, которой наполнены умы этих пуритан,
Для них снисхождение равносильно соучастию в преступлении. В чем бы ни провинился человек, принадлежащий к их обществу, как бы летка и простительна пи была его вина — но раз она существует — должно быть и наказание.
Видман уверял, что его предки сражались под знаменами Вильгельма Завоевателя. Его дом был очень похож на феодальный замок. Все тут было сурово, грустно, мрачно. Когда Видман появлялся — все умолкали: он шел строгий и суровый, говорил мало, бросал налево и направо холодные взгляды, ужасая ледяным величием свою жену, честную женщину, мало понимавшую его амбиции, но выполнявшую его требования, и дочь Антонию, розовощекого ребенка, который всегда бы пел и смеялся, если бы пение и смех были совместимы с аристократизмом этой фамилии.
Прибавьте к этому самый библейский, во всей своей строгости, пуританизм. Легко понять, какое воспитание получила эта девушка, постоянно боязливая, постоянно трепетавшая и которая именно вследствие этого гнета жаждала жизни и света! Молодость может подчиниться могильному холоду, но не может привыкнуть к нему. Поэтому, когда однажды важно восседавший на своем кресле отец Антонии объявил ей о скорой ее свадьбе с Бартоном, дочь не спросила, сделает ли Бартон ее счастливой, достоин ли он ее, будет ли он ей мужем или тираном. В ее глазах у него было одно и главное качество: он был освободителем.
Да, впрочем, какой был бы толк от ее рассуждений, соображений? Отец сказал — мать подтвердила — дочь должна была повиноваться. Она повиновалась, и скоро миссис Бартон сменила древний мавзолей отца на роскошный дом Бартона.
Кто же был этот Бартон и каким образом он сумел сокрушить преграду, отделявшую его, плебея, от этого аристократического ковчега?
Бартон был человек ловкий. Он был из тех людей, которые не рассчитывают на везение, а сами тщательно проводят свои операции. Ему было сорок лет, он был богат и мечтал об одном: как бы еще разбогатеть.
Породнившись с семейством Видманов, он придавал своему недавно созданному величию вид самой солидной древности. Он действовал как те домохозяева, которые окрашивают в черный цвет только что выстроенные дома.
Следуя традициям предков, Видман аристократически прожигал свое состояние, не заботясь о средствах его пополнения, а потом уже — и о его спасении. Видман тратил и платил не считая. Однажды дом его оказался заложенным на пять шестых своей стоимости. Потомок Видманов содрогнулся. Дом был оплотом фамилии, неприступным родовым замком. А ведь кредиторы не понимают таких тонкостей и описали бы даже доспехи Карла V в случае, если б этот великий император, выдав вексель, не оплатил его в срок. Мрачное отчаяние охватывает Видманa, только теперь осознавшего свою беспомощность… И вот является Бартон с закладной, попавшей в его руки.
Видман не колебался между спасением фамильного замка и судьбой дочери. Видманы принадлежали телом, душой и кровью только своему роду. Антония стала жертвой выкупа закладной.
Дом был спасен. Но Антония… Когда Бартон проводил операции с железом, пенькой или кофе, то, естественно, назначал точную дату поставки этого товара. В этот назначенный день Бартон принимал тюки, Затем он назначал дату следующей операции. Так было И с женитьбой. Он условился на счет покупки Антонии и в назначенный день явился принимать товар.
Антония была прелестным ребенком шестнадцати лет, с каштановыми волосами, большими бархатными глазами, удивленно смотревшими в будущее, полное лучезарных иллюзий. На затылке ее волосы вились шаловливыми локончиками.
Когда она увидела себя одетую в белый атлас и кисею, то запрыгала от радости и захлопала в ладоши. Затем она долго любовалась игрой своих бриллиантов…
Видман был полон торжественности, Бартон — серьезности. Церемония окончилась. Настал вечер…
Бартон искренне изумился. Эта юная леди не имела даже элементарных понятий о браке. Бартон смотрел на свой свадебный договор, как на иск, по которому следовало уплатить по предъявлении…
Что ему было за дело до деликатности и неуместных церемоний? Женился он или нет? Антония вместо любви познала грубое насилие. Бартон подивился детской наивности, но глубоко анализировать не стал и вскоре уехал по делам в Луизиану, оставив Антонию одну. В письмах он советовал ей открыть свой дом для приемов и завести знакомство с избранным слоем аристократических и финансовых кругов.
Бартону не было никакого дела до того, что Антония была молодо и что в ней пробуждалась женщина. Он предоставил ее самой себе. Ему некогда было играть в любовь. Биржа, клуб, путешествия отнимали псе его время. Так прошло пять лет. Молодая женщина глубоко ушла в себя. В ее душу вкрался необъяснимый ужас, и она, зная свет только по его внешним проявлениям, начала его бояться. Кому поверить свои чувства? Видманам? Но это семейство все более погружалось в гордое и замкнутое одиночество. В отце она нашла бы не советника, а проповедника; мать была существом забитым… Антония погрузилась в черную меланхолию. Каким образом выслушала она однажды слова Эдварда Лонгсворда? Каким образом он извлек звуки из онемевших струн этого невинного сердца?
В нем горел огонь молодости, он был благороден и смел. Притом он осмелился сказать: "Я люблю тебя!" Он был полон почтения, а это всегда более опасно, чем смелое нападение. Он говорил тем вечным языком, который весь — гармония и упоение.
Антония невольно увлеклась. Это было откровение свыше. Обе молодые души почувствовали друг к другу то безумное влечение, в котором забывается все, кроме сознания, что любовь есть высшее благо… Но однажды наступило страшное пробуждение.
Антония чуть не сошла с ума от ужаса. Она должна была стать матерью. Нет слов в человеческом языке, способных передать то, что она чувствовала, что она пережила… Никакого выхода! Никакого решения этой жуткой задачи! Отсутствовавший Бартон, естественно, не мог бы поверить в то, что отец ребенка — он. Антония хотела убить себя. Убить! Но она была Не одна! Стало быть, убивая себя, она лишила бы жизни и другое существо… Но что же делать,!
Бежать! Да, это был единственный выход… Она решилась. Бартон находился в Филадельфии уже шесть месяцев. Он собирался оставаться там еще два месяца. Антония в припадке отчаяния написала мужу письмо, в котором было откровенное признание своей вины перед ним, а затем, собрав вещи, уехала.
Эдвард сопровождал ее. Куда они ехали? Они сами не знали этого. Они бежали… Случай подстраивает иногда жестокие совпадения. Бартон выехал из Филадельфии. Беглецы направлялись в Канаду. В Монреале Эдвард и Антония очутились лицом к лицу с Бартоном. Бартон холодно взял за руку жену и привез ее в Нью-Йорк. Окружающие ничего не знали.
Эдварду он не сказал ни одного слова. Тот последовал за Антонией. Ему казалось подлостью покинуть ее в подобной ситуации. Бартон по–прежнему не требовал объяснений. Он молчал. Он соображал… Письмо жены он получил, когда оно вернулось из Филадельфии, где уже не застало его.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Нью-Йоркские тайны - Вильям Кобб», после закрытия браузера.