Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
ЕваНаконец над долиной Роны светает. Сквозь деревянные рейки «нежелательные» рассматривают зеленеющие оливковые деревья, растущие посреди холмов. Ни у одной из них в жизни не было еще такой поездки. Позади – разрушенная жизнь, расставание с любимыми; впереди – тюрьма, а пока что можно побыть простыми путешественницами. Наслаждаясь моментом, женщины забывают о страхе. Поезда останавливаются. Лиза пытается прочесть название города. Авиньон. Они во Франции, значит, надежда еще жива! Может быть, их действительно везут в безопасное место, подальше от войны, чтобы им ничто не угрожало? Ложная тревога. Поезд со скрипом трогается и едет, на этот раз в западном направлении.
По мере того как они проезжают вокзал за вокзалом, растительность меняется. Уютные холмики сменяются горами, и вскоре появляется плотная стена с острыми вершинами – серо-коричневыми, покрытыми белыми пятнами.
Становится ясно: они в Пиренеях.
Внезапно после трех суток, проведенных в поезде, никакого движения, никакого шума. Скрежет ключа в тяжелой двери будит женщин; их ноги окоченели и затекли. В ноздри проникает свежий влажный воздух. Лиза всматривается в надписи на дорожных знаках, пытаясь их прочитать. Олорон-Сен-Мари.
Небольшой красно-белый вокзал, кажется, остается безучастным к их приезду. Из остановившихся поездов на перроны, предназначенные для грузов и товаров и расположенные отдельно от перронов для пассажиров, выливается океан женщин. Местные жители не знают, как себя вести. Кто-то протягивает им шоколад и конфеты, другие же вызывающе их рассматривают. Женщины стараются не обращать внимания на плевки, не слышать шиканья и свиста. Похоже, солдаты тоже не знают, как относиться к «нежелательным», не знают, кто они такие: враги или же просто несчастные женщины. Их поджидают открытые военные грузовики. Но для того, чтобы разместились все, транспорта явно недостаточно: тот, кто приехал первым, первым и уедет. Некоторые полицейские подталкивают женщин штыками, чтобы те поскорее садились в грузовики, другие с любезным видом помогают им затащить багаж и суют в руки сигареты. Лиза и Ева снова оказываются в давке и толкотне, но на этот раз – под пристальным взглядом беарнских крестьянок; они закутаны в черное, можно разглядеть только их лица, ожесточенные пиренейским климатом, тяжелой работой или ненавистью. От одного вида этих вестниц беды кровь стынет в жилах. Грузовики заглатывают «нежелательных» одну за другой, чтобы отвезти в неизвестность. Ева и Лиза, держась за руки, движутся к югу по асфальтированной дороге, обсаженной густолистыми платанами, которые похожи на призрачных великанов с растрепанной шевелюрой. А на горизонте, так близко, сверкающие Пиренеи лучатся тысячами оттенков голубого.
Наконец конвой останавливается перед решетчатыми воротами с толстой колючей проволокой. На них табличка с надписью: «Лагерь Гюрс». Слово, состоящее из одного слога, всхлип заики, который не хочет вырываться наружу.
Часть II
1
«Мы отправляем к вам на интернирование три тысячи женщин. Алло? Алло?»
Атташе канцелярии генерала Эрена ждет ответа от коменданта. На другом конце провода – молчание, затем слышен стук – на шерстяной ковер падает тело. Командир эскадрона Давернь свалился со стула от изумления. Огромная цифра все еще звенит у него в ушах, в то время как он одной рукой приглаживает свои непослушные темные волосы, а другой поправляет на носу маленькие круглые очки; под носом у него треугольные усики, симметрично спускающиеся от ноздрей ко рту. На щеке у тридцатипятилетнего коменданта родинка. Управлять лагерем ему было поручено всего несколько месяцев назад. Продвижение по службе совпало с рождением его первого ребенка. Несмотря на то что Ален Давернь человек суровый, прямолинейный, офицер, получивший боевую закалку, новые обязанности застали его врасплох.
Он осторожно приподнимается с пола и садится за стол из лакированного дерева, заменяющий ему письменный. Давернь торопливо смотрит в окно, чтобы проверить, не видел ли его кто-нибудь в момент слабости. Иначе слухи быстро разлетятся по лагерю и он потеряет авторитет. Французской униформы и кучки охранников недостаточно для того, чтобы управлять двадцатью тысячами мужчин различных национальностей. Для того чтобы превратить хлыст в скипетр, униформу – в горностаевую мантию, а грязный лагерь – в империю, нужно держаться уверенно и не оставлять поводов для сомнений. Одним словом, нужно быть кем-то вроде иллюзиониста, внушать заключенным, будто он имеет над ними неограниченную власть, тогда как на самом деле властью-то он и не обладает, а всего лишь приводит в исполнение приказы, продиктованные войной. Человек чести, Ален Давернь собирается с силами, необходимыми для того, чтобы исполнить свой долг. В сгущающихся сумерках он заканчивает отчет о событиях дня, который ему необходимо отправить в Париж.
«По приказу начальника штаба вооруженных сил страны мне было поручено подготовить интернированных к прибытию военнопленных и перестроить бараки. Двадцать шестого мая 1940 года я встретился с представителями различных национальностей, интернированными в лагерь Гюрс. Я сообщил им о намерениях французского командования и попросил никоим образом не препятствовать прибытию новых заключенных. Представитель югославов ответил, что ни добровольно, ни принудительно они бараки не освободят. В тот же вечер его поддержали пять сотен испанцев. На следующий день, около 8.30 утра, я получил известие от охраны о том, что в блоках Е и С, где содержатся члены интернациональных бригад, начинаются манифестации. Эти заключенные в количестве тысячи пятисот человек вышли из бараков и организовали шумное собрание. Отовсюду доносились крики и свист. Некоторые пели на родном языке революционные песни. Затем более четырех сотен ополченцев затянули «Марсельезу» на французском, обнажив головы и став по стойке смирно. Между 9.15 и 9.30 я отдал приказ начальникам квартала вернуть этих людей в бараки. Но эти люди не отвечали, когда к ним обращались по имени. Около сотни из них были силой отведены на центральную аллею. Некоторых пришлось тащить более сотни метров, но они продолжали сопротивляться. Несколько югославов набросились на лейтенанта Рата, который находился у входа в барак № 16. Под улюлюканье заключенных лейтенант был укушен за лицо и запястье мужчиной, личность которого пока не установлена. Заключенные кричали: «Ну что, крыса, каково это – когда тебя кусают?»[31] К югославам вскоре присоединились несколько испанцев, которые начали лаять, как собаки, и скалить зубы. Офицер, которому угрожали эти одержимые, ударил одного из них хлыстом. Эта мера оказала мгновенное действие: все успокоились. Двадцать человек были на месяц переведены в карцер. Активнее всего вели себя группы, связанные с интернациональными бригадами. Во время инцидента, произошедшего исключительно за колючей проволокой лагеря, руководство полностью контролировало ситуацию. В 13.30 в лагере было тихо.
Давернь».Ситуация, казалось бы, была под контролем, но Давернь так испугался, что на его родинке выросла бородавка. Он ожидал, что вечером получит подкрепление, которого настоятельно требовал от властей, а вместо этого ему прислали новых заключенных. Да еще женщин! Только их и не хватало в этом вольере для хищников. О чем они там думают, в этом Париже? Нам нужны мужчины, чтобы справляться с bando republicano[32], мужчины, а не женщины! Погасив свет, Давернь включает радио, надеясь немного расслабиться, а может быть, даже вздремнуть перед приездом новых заключенных. Парижское радио передает выступление прямо из кабаре «Парижская жизнь», улица святой Анны, 12, I округ. Ему удалось подавить бунт, но в следующий раз, завтра или даже этим вечером, может начаться самосуд или мятеж. Давернь засыпает, убаюканный бряцанием украшений, которое сопровождает пение артистки кабаре.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
