Я годами сидела надаете, бегала по три круга по парку после каждого съеденного «марса», но стоило Ричарду меня бросить, и лишние килограммы стали таять со скоростью льда на солнцепеке.
Сегодня оказалось, что платье подружки невесты, в котором полгода назад я была похожа на крепенькую буфетчицу, болтается на мне, как на вешалке. Щеки ввалились, как лунные кратеры; о ключицы можно было уколоться. А вот грудь не обвисла, как я всегда боялась, нет. Она словно попала в Бермудский треугольник и исчезла. Бесследно, словно ее и не было.
Портниха, которая пришла вместе с Мэри, попыталась внести некоторые изменения, чтобы платье «село», — подколола там, подложила здесь, но ни это, ни специальный силиконовый лифчик не могли помочь. Я болталась в платье, как язычок в колокольчике. Оно было сшито на другую Лиззи Джордан, ту, которая когда-то была счастлива с Ричардом.
— Боже мой, Лиззи, это просто ужас, — признала Мэри. Она смотрела, как сперва портниха, а затем и ее мама пытаются набить мой лифчик салфетками, носками и даже, отчаявшись, засунуть в него пару апельсинов.
— Ничего удивительного, — огрызнулась я. — Можно подумать, розовый кринолин мог когда-то меня украсить! Мы знали, что это будет ужас.
— Да уж, это Ужас с большой буквы! Мы хотели, чтобы ты не отвлекала внимание от невесты. А теперь все будут таращиться только на тебя. Ты же выглядишь как гуманоид в блестящем фантике!
Это была правда. Моя голова казалась теперь слишком большой по сравнению с новым тощим тельцем. Яркая ткань выглядела на фоне болезненно-бледной кожи как оберточная бумага для подарков. Даже высокая прическа не спасала, я все равно была лишь жалкой копией Лиззи Джордан. Неудачной ксерокопией самой себя. Заляпанной и долго пролежавшей на подоконнике. Специально приглашенная девушка-визажист попыталась толстым слоем тонального крема (еще дюйм поверх моего утреннего макияжа) придать хоть какой-то цвет моему лицу, но даже профессиональная кисть не могла скрыть тени под глазами.
— Меня только что бросил любимый человек, — попыталась я объяснить, когда она близко поднесла к моим глазам кисточку с тушью и попросила не моргать так часто. — Самый любимый на свете. На прошлой неделе. Просто сказал, что я ему больше не нужна. Мы четыре года были вместе. И никаких объяснений.
— Уф-ф, — сказала девушка. — Неудивительно, что вы так ужасно выглядите. Пожалуй, в этом случае нам понадобится водостойкая тушь.
Полчаса спустя, когда она нанесла побольше румян — причем кисточку визажистка подносила в основном не к бежевой, а к ярко-рыжей коробочке, — она спросила: «Ну а молодой человек у вас есть?»
Как я ее не убила — не знаю. Помогло только то, что я была слишком поглощена более заманчивой идеей — покончить с собой.
За двадцать минут до прибытия машины, которая должна была везти нас (меня и двух других подружек невесты — Джинни, восьми лет, и Тринни, шести с половиной) в церковь, я ушла в туалет, сказав, что мне надо всплакнуть последний раз перед церемонией. Мэри как раз прилаживала к голове нелепую фату до пола, так что ей сейчас было не до меня. Мы еще не приехали в церковь, а на шлейфе платья уже красовался черный след детского ботинка размером с тот, что носят дети шести с половиной лет.
Я прихватила в туалет сумочку. Там у меня лежал швейцарский армейский нож. Небольшой. Ричард подарил мне его на втором году совместной жизни, когда мы втроем — я, Мэри и наша подруга Сима — отправились кататься на лыжах в Колорадо. Я призналась ему, что боюсь медведей.
«Я всегда буду защищать тебя, — сказал он тогда, протягивая нож, — даже когда меня не будет рядом».
Сейчас, когда я сжимала этот нож с острым лезвием в потной трясущейся руке, я чувствовала себя беззащитной как никогда. Голой. Без кожи. Я чувствовала себя гладиатором, которого вытолкнули на арену без меча, без щита, с куском мяса, обмотанным вокруг тощей шеи в качестве приманки для голодных львов.
Лезвие ножа было острым. Я никогда не использовала его по назначению. Медведей в Колорадо мы не встретили, и с тех пор я иногда обрезала ножом нитку или чистила ногти.
И вот я прижала лезвие к запястью, там, где вены просвечивали теперь, после недели голодания, еще сильнее. Я где-то слышала, что если, вы решили покончить с собой таким способом, надо резать вены вдоль, а не поперек. Так быстрее и надежнее. И больнее.
На глаза набежали слезы. Как ни странно, я изо всех сил попыталась проглотить их, чтобы тушь не потекла. Потом, надавив на лезвие посильнее, я медленно повела им вниз. Кожа стала сдвигаться вместе с ножом, отказываясь рваться. Я нажала посильнее. Алая капелька. Крошечное пятнышко на белоснежной коже появилось как свидетельство того, что дело пошло.
— Лиззи! Тетя Мэри говорит, ты можешь, если хочешь, намочить штаны прямо, в церкви, но нам пора!
Дверь с размаху открылась.
— Что?
Я резко обернулась, все еще сжимая нож в руке.
На пороге стояла маленькая Тринни. Она смотрела на меня, и я видела, как девочка меняется в лице. Даже в свои шесть с половиной лет она поняла, что с тетей Лиззи что-то не так.
— Тетя Мэри говорит, мы уезжаем, — сказала она серьезно. — Бери меня за руку. Одну меня не пустят в лифт. — Она протянула мне ручонку. — Почему ты грустная? Мы подружки невесты, мы должны улыбаться.
Дети, как собаки, — все чувствуют.
Итак, хотя официально я была главной подружкой невесты, именно Тринни держала все под контролем в тот день. Со злополучного дня рождения Мэри она сильно выросла.
— Мне тогда было всего пять лет, — объяснила она мне в машине. — А теперь уже шесть.
Именно Тринни, с чувством того, что она уже большая девочка (в этом возрасте каждый год добавляет ответственности) сделала замечание Джинни, которая ковыряла в носу, когда нас фотографировали перед началом церемонии. Именно Тринни придерживала Джинни, чтобы та не наступила Мэри на шлейф, когда мы шли к алтарю по-прежнему чуть быстрее, чем это было нужно. Именно Тринни напомнила мне взять букет у Мэри, чтобы та могла протянуть жениху руку для кольца.
Когда мы слушали напутствия родителей, именно Тринни удержала меня от слез скорбным выражением лица, с которым она смотрела на миссис Бэгшот. Мама невесты выбрала для чтения отрывок о любви из послания апостола Павла, особо подчеркнув слово «верность» и бросив при этом красноречивый взгляд на своего бывшего мужа, отца Мэри.
По окончании церемонии Тринни отвлекла от меня внимание гостей тем, что смешно кривлялась, прыгая по проходу в церкви.
— Придет время, — сказала я ей, когда мы позировали для памятной фотографии, — и ты сама придешь сюда прекрасной невестой.
— Бр-р, — поморщилась Тринни. — Никогда не выйду замуж. Ненавижу мальчишек.
— Ну посмотрим. Вот подрастешь и, может, побьешь еще все рекорды.
— Мама говорит, если я побью еще кого-нибудь, меня переведут в другую школу.
