— Ты хочешь изменить серьезные вещи, но не можешь сделать простого — изменить свои мысли, — услышал я.
В глубине души я чувствовал, что Иешуа прав и судит обо мне совершенно верно. То, что я не мог понять его идеи, по сути было проявлением косности моих взглядов. Царствие Божие, как рисовал его Иешуа, было для меня лишь несбыточной мечтой, плодом воображения. Таково было мое отношение к подобным вещам. Иешуа, казалось, не только мечтал о Царствии, но и пребывал в нем. Во время бесед с Иешуа у меня часто возникало чувство, что то, что мне видится серым и унылым, для него полно света и красок.
В общине не увлекались чрезмерно различными ритуалами, как было принято в других культах. Но тем не менее Иешуа установил несколько обязательных правил, которым он и его приверженцы следовали довольно строго. Я считал, что таким образом он хочет привнести немного стабильности и порядка в достаточно аморфное образование.
Обычно все участники кружка встречались с утра в Капер Науме. Исключения составляли те дни, когда Иешуа отсутствовал, посещая отдаленные районы. Когда же мы собирались вместе, то отправлялись на берег озера или завтракали в доме Кефаса. Если Иешуа в этот день не рыбачил вместе с мужчинами, то брал с собой несколько человек и уходил в селения, расположенные поблизости, где встречался с тамошними последователями. Для своих визитов он выбирал базарные дни, которые случались несколько раз в месяц, выпадая на разные числа. Он много ходил по Галилее. Земли ее были изрезаны цепями холмов с крутыми склонами, перемежавшимися долинами, лежащими в межгорных впадинах. Чтобы попасть из одного города в другой, нужно было преодолеть горный хребет, хотя на самом деле города находились на расстоянии брошенного камня. Меня поражала его способность совершать долгие переходы и то, насколько далеко распространялось его влияние, судя по последователям, жившим в различных районах Галилеи. Но все же в основном его деятельность была сосредоточена в районе, прилегающем к Кинерийскому озеру. Он редко бывал далее Синабрия на юге или далее Каны на западе. Я заметил, что он избегает бывать в Тверии и Сепфонисе, хотя они были самыми крупным городами этих мест, но скорее всего он помнил о прохладном отношении, выказанном жителями Суры. Стараниями Антипы оба города были слишком эллинизированы, и, опять же по воле правителя, в них селилось много иностранцев, что делало эти города совершенно чужими для большинства населения Галилеи. Многие, наверное, думали, о них как о городах другого государства. В народе ходило поверье о проклятии, лежащем на них. Тверия была построена на месте кладбища, в Сепфонисе же проживание евреев запрещалось почти официально. Причиной послужил мятеж, поднятый во время прихода к власти Антипы.
Обычно, придя в дом к кому-нибудь из своих учеников, Иешуа разделял с хозяевами их трапезу, покуда весть о прибытии наставника разносилась по округе. В дом начинали стекаться узнавшие о новости ученики и сочувствующие. Прежде всего Иешуа оказывал помощь пришедшим больным. Потом он устраивался на заднем дворе или собирал всех в поле поблизости от города. Манера, в которой он вел беседу, была довольно своеобразной.
Он сидел в окружении подошедших слушателей, и те спрашивали его или делились мыслями о том, что их волновало. Он отвечал на вопросы, иногда адресуя вопрос обратно своему собеседнику, — так обычно поступали греческие философы. Многое, о чем он говорил или к чему призывал, мы не раз слышали в молитвенных домах: должно исполнять заповеди, подавать милостыню, верить в Единого Бога. Но он говорил так, что известные всем вещи казались новыми и живыми, тогда как многие проповедники произносили заученные слова нараспев как непонятные древние заклинания.
Меня сильно удивляло то, что во время таких бесед Иешуа никогда не прибегал к снисходительному тону, никогда намерено не касался того, что лежало за пределами их понимания. В то же время, если проповедь касалась важных тем, сути его учения, например когда он говорил об уже упомянутом Царствии, тонкостью суждений он превосходил самого Хилеля Вавилонянина. Как и фарисеи, он, как мне казалось, признавал идею воскресения, веруя в то, что Господь не заставил бы нас страдать здесь, на земле, где грешник процветает, а праведник терпит унижения и обиды, без надежды на окончательное справедливое воздаяние. Он не утверждал, что наше тело после смерти отойдет на небеса, хотя очевидно, оно будет отдано земле и в конце концов съедено червями. Он не говорил о том, что будет с душой, как об этом обычно рассуждают греки. Он, скорее, настаивал на том, что нельзя говорить о жизни и смерти, о душе и теле так, как будто одно существует отдельно от другого. Если мы уверимся, что так оно и есть, остается лишь прийти к выводу о том, что каждый человек должен смотреть на другого, думая только о выгоде, которую он может получить. Рассуждая так, остается лишь проводить жизнь в удовольствиях, предаваясь порокам и обжорству, стараясь не думать о неизбежном конце. Или уйти в отшельничество, отрекшись от жизни. Сначала неопределенность суждений я приписывал его некичливой натуре. Потом решил, что он пока еще сам не нашел точных ответов. Но спустя еще некоторое время я оценил мудрость такого подхода. Я осознал также все безумие попытки объяснить словами сущность того, что выходит за пределы нашего понимания, как, например, попытка понять Бога.
Неопределенность его учения, однако, дала повод к толкованию его взглядов вкривь и вкось. Легкости, с которой он наживал себе врагов, можно было только подивиться. Группа врагов, включая и некоторых бывших сторонников, накопилась довольно внушительная. В Капер Науме меня сначала удивляло то, что он не собирает своих людей в молельном доме. Он избегал бывать там даже в субботу, и вместо службы мы шли молиться на берег. Потом я узнал, что один из раввинов города запретил ему приходить в молельный дом. Раввин был старый саддукей по имени Гиорас. Прежде всего на такой шаг Гиораса подтолкнула проповедь о Воскресении, что саддукеи считали достойным анафемы. Но была и еще одна причина конфронтации. Стало известно, что Иешуа исцелил больную девочку в субботу, и Гиорас обвинил его в осквернении субботы, тем более что болезнь была не смертельной.
Разговоры, возможно, так и остались бы разговорами, но Иешуа пожелал встретиться с обвинителем в молельном доме в ближайшее время. И там, вместо того чтобы высказаться напрямую, он рассказал историю о двух раввинах, к которым в субботний день пришел умирающий от голода человек. Первый раввин отказал голодному, так как посчитал, что тот потерпит до следующего дня. Он объяснил, что не может приготовить еду, так как тем самым нарушит священный субботний отдых. Ночью человек умер, но раввина посчитали невиновным в его смерти. Ведь тот не мог предугадать, умрет ли голодный или нет.
Второй раввин, увидев человека, умирающего от голода возле своих дверей, пригласил его в дом и накормил. Второго раввина признали виновным, потому как тот не мог быть уверенным в том, был ли человек смертельно голоден или нет.
В рассказе Иешуа легко угадывалась издевка, и раввин сильно оскорбился. Заручившись поддержкой нескольких городских предводителей, он запретил ему посещать молельный дом. Ко времени моего появления город раскололся на две части: одни поддерживали Гиораса, другие — Иешуа. Однако основная масса выбрала в проводники осторожность, не выказывая открытой поддержки ни тому ни другому. Положение было типичным для многих окрестных городов, в любом из них всегда находилась горстка власть придержащих, которые презирали Иешуа и всячески стремились его сокрушить. Все обвинения сводились к следующему: он восстанавливает детей против родителей, он одержим демонами. Утверждали даже, что он вовсе не иудей, а язычник, соблазняющий людей поклоняться чужим богам. Было известно, что он жил в Египте, и поэтому на него часто доносили, обвиняя в колдовстве. Иешуа не был осторожен в высказываниях и всегда говорил то, что думал, и это несколько раз чуть не закончилось трагедией. В Цефее Иешуа вмешался в спор о земле, причем выступил на стороне тех, кого галилеяне ошибочно называли «сирийцами». «Сирийцы» восходили к ветви, возникшей во времена ассирийского завоевания, в маккавейский период они были насильственно обращены. Между ними и евреями, чьи предки пришли в Галилею в качестве колонистов, шла постоянная и яростная распря, которая, конечно, касалась и земли. Иешуа, приняв сторону «сирийцев», чудом избежал избиения камнями. Вскоре пошли разговоры, что он сделал это нарочно, чтобы таким образом увеличить число своих приверженцев среди «сирийцев», что, в конечном счете, и произошло. Многие из них теперь горячо его поддерживали.
