Он плавал в море всеобщего одобрения, приправленного сладким вином и ароматным элем, наслаждаясь незнакомыми вкусами и редкими удовольствиями. Хрустящая жирная корочка на жареной свинине. Зайчатина. Гренки, обжаренные в яйце с какими-то специями, которых он никогда раньше не пробовал.
По мере того как кувшины двигались по кругу, в зале становилось все более шумно и тепло, а шутки и шалости делались все более смелыми. Посреди всего этого веселья выделялся дьякон Хихред, втянутый в какую-то замысловатую питейную забаву. Женщины ушли. И это было правильно.
Луны в эту ночь не было. Взор Хирела уже затуманился, и он глубокомысленно кивал сам себе. И вполне осознанно. Кто знает, какие опасности таит в себе эта летняя сказочная – трауи[17] – ночь? Он рывком поднялся со скамьи и встал на ноги. Он был героем этого часа и поэтому должен быть в центре зала и в гуще всех игр. Под рев толпы он шагнул с помоста, и собственное имя, повторяемое десятками людей, звучало в ушах его сладкой музыкой.
И он вдруг поймал себя на том, что жалеет, что женщины ушли. Ему хотелось, чтобы они тоже восхищались им. Чтобы та, светловолосая, снова посмотрела на него.
7
– Все. Довольно. Ты слышала мой ответ. – Радмер встал, едва не коснувшись головой низкой балки. – Ты остаешься в поместье. Пока что ты нам нужна здесь – до поры до времени.
Абархильд что-то сердито прошипела сквозь зубы. Теперь уже оба сына перечат ей. Ее сыновья, которые никогда, никогда и ни в чем не соглашались друг с другом. Альфа и омега ее материнства в этом английском браке. Двое выживших детей.
Радмер, который с первого момента своей жизни, как только оказался у нее на руках, смотрел на нее этим жестким осуждающим взглядом – как сейчас. И Ингельд, неожиданное дитя, появившееся под Праздник урожая, когда она уже считала, что не способна к деторождению. Ингельд, причинивший ей столько боли.
Столько боли и столько радости. Внезапно ей явилось видение: он, словно кузнец, сжимает ее сердце парой щипцов, разогревает его до белого каления, до агонии, а потом снова и снова бьет по нему молотом; видение было настолько реальным, что она даже почувствовала на лице жар от воображаемого кузнечного горна.
– Время? Это роскошь, которой я лишена. – Она взглянула на своего старшего сына. – Мне необходимо прийти в согласие с Господом. Мне нужен мой собственный духовник. – Тихое пристанище для души в монастыре и наставник, который поможет ей подготовиться к встрече с Небесами. Почему они так расстраивают ее? Неужели еще не заметили, что человеческая жизнь коротка?
Радмер покачал головой:
– Мы рассчитываем на тебя здесь, в поместье, мама. Ты настояла на том, чтобы его, – он указал подбородком на брата, – назначили сюда, в Донмут, и я согласился вопреки своему желанию. – Скрестив руки на груди, он смотрел на нее. – Мы десять лет не назначали нового настоятеля в монастырь Донмута, пока ты ждала, чтобы он достаточно вырос для этой роли. А теперь ты хочешь, чтобы здесь было сразу два священника?
Она досадливо поцокала языком.
– Если тебе нужна хозяйка в поместье, заведи себе новую жену. Или отдай мои ключи Элфрун.
– Элфрун еще ребенок.
– Вздор! И ты это прекрасно знаешь. – Она обернулась к своему младшему сыну. – А ты? Я думала, что ты соберешь здесь просвещенных людей. Чтобы не чувствовать себя одиноко. Чтобы не отправляться раз за разом в далекое и тяжелое путешествие в Йорк для задушевных бесед с архиепископом! Это ведь очень утомительно для тебя.
Ингельд долго пристально смотрел на нее.
– Это вовсе не утомительно, мама. Вульфхер – мой добрый друг. – В уголках его губ зародилась улыбка, собрав в складки кожу вокруг его теплых карих глаз, что вызвало у нее еще большее раздражение. На лице его играли золотистые отблески пламени очага. – Но еще один священник в Донмуте означает, что кое-кто здесь будет неодобрительно относиться ко мне. А зачем мне это нужно? – Он покосился на брата. – Как будто в этом смысле недостаточно того, что делает Радмер.
– Да и откуда он должен появиться, этот новый священник? – Радмер сделал два широких шага и вынужден был развернуться: его кипучей энергии было тесно в этой комнате. Абархильд хотелось, чтобы он перестал вышагивать. Он напоминал ей льва в клетке, которого она видела очень давно, когда еще была маленькой, во время посещения двора императора в Аахене: та же с трудом скрываемая ярость, тот же тусклый холодный взгляд. – Кто его будет кормить? Кто приютит его? Священники обходятся недешево. У монастыря множество других нужд, помимо нового священника. Например, там нужен свой кузнец…
Но Абархильд уже не могла сдерживаться.
– Я сама займусь решением этих проблем. – Она подняла глаза на старшего сына. Он высился над ней, словно башня, и ей это не нравилось. – У меня есть мои утренние дары. – Все эти долгие и тяжелые годы она черпала силы и утешение в лесах и полях, отправляясь туда наутро после каждой свадьбы. Этого было более чем достаточно.
– Радмер, а тебе-то, собственно, что с того, если в монастыре появится еще один священник? – На губах Ингельда по-прежнему блуждала улыбка, выводившая из себя остальных. – Это ведь, разумеется, мое дело, не твое, верно?
– Твое дело? – Радмер резко обернулся и ткнул пальцем в сторону брата. – Все эти годы ты в праздности жил в доме Вульфхера, а мы с Хихредом занимались делами монастыря, постоянно, день за днем. Я хорошо знаю земли монастыря, его доходы и его расходы, тогда как ты не имеешь об этом ни малейшего представления. При этом ты не дал монастырю даже общипанной курицы, в то время как он кормит тебя и позволяет одеваться в шелка.
– Радмер! – Абархильд почувствовала привычную уже тяжесть под ребрами. – Ингельд теперь – пастырь Божий. Pro amur Deo, имей к этому хоть какое-то уважение.
– Пастырь Божий, – презрительно бросил Радмер. – Ингельд.
Сердце сдавило сильнее, чем обычно. Она плотно сжала губы и вцепилась пальцами в свой посох, жалея, что не может стукнуть его им, как это делала когда-то. Ингельд, может, и виноват, поддевая своего брата, но Радмер, конечно, мог бы быть выше этого. Можно было надеяться, что разницы в возрасте в двенадцать лет будет достаточно, чтобы развести ее детей на какую-то дистанцию.
Но нет, никогда этого не было. Все и всегда происходило именно так. Большой поросенок и маленький, оба визжат и рвутся к одной и той же сиське. И у обоих острые зубы.
В такие моменты ее невыносимо тошнило от всего этого.
– Если у нас в монастыре Донмута будет второй священник, – мягко сказала она, обращаясь к младшему, – он сможет взять на себя все обязанности пастора. А у тебя освободится время, которое ты сможешь проводить в Йорке. – Протянув руку, она кончиками пальцев погладила его запястье. – Если так тебе будет лучше. – Пусть вдали от нее, но он будет счастливым. В версии Абархильд их семейной истории она всегда хотела лишь одного – чтобы он был счастлив.
