Что она могла ответить? Ей в голову даже не приходила такая мысль.
— Через восемь месяцев мне исполняется шестнадцать, — уныло сказала она.
Форрест соскочил с гамака и натянул шорты. Он обхватил ее голову руками, буквально кипя от гнева.
— С твоей стороны было крайне безответственно так поступить. Но и я хорош, что поверил тебе! Уходи, Мадлен. Мне придется очень постараться, чтобы вычеркнуть тебя из сердца. Господи! Если бы только мы не делали того, что сделали!
Они долго смотрели друг на друга. Он страстно прижался к ее губам, очень страстно. В глазах Форреста, когда он выпустил Мадлен из своих объятий, была боль. Он ударил себя кулаком в грудь.
— Ты ранила меня в самое сердце, маленькая ведьма!
Он повернулся и быстро пошел в дом, а плачущая Мадлен выскользнула через ворота в саду в новое будущее — уже без Форреста.
Лучший друг и коллега психотерапевт Джон встретил Мадлен в узком коридоре.
— Я уже опаздываю! — выпалил он, задыхаясь. — Еле-еле встал.
— Джонни, все, что ни делается, к лучшему, — заверила Мадлен и, протянув руку, коснулась его плеча.
— Не надо меня утешать. У меня ужасное похмелье, а надо встретиться с миссис Неттл. — Он сделал вид, что бьется головой о стену. — Я это не выдержу.
— Понедельник — тяжелый день, — посочувствовала она. Мадлен направилась к своему кабинету, когда Джон окликнул ее:
— Мы так и не занялись взаимным контролем. А уже давно пора.
— Может, на следующей неделе?
— Нет, Мадлен, тебе же известно, что говорится в руководстве по врачебной этике·, врачей, практикующих бесконтрольно, нужно подвешивать на ближайшем дереве и нещадно бить хлыстом. Поэтому мы организуем взаимный контроль сегодня вечером — после работы, за рюмочкой.
Она смотрела, как он старается открыть дверь в свой кабинет, пытаясь одновременно удержать портфель, коробку с завтраком и кипу корреспонденции. Криво сидящие на переносице очки, рыжеватая шевелюра дыбом, филейная часть намного шире, чем раньше… Похоже, житейские мелочи слишком тяжелы для бедолаги! Мадлен подбежала, чтобы поднять письма, которые Джон обронил, передала их ему и закрыла за ним дверь.
— Понедельник — тяжелый день, — мрачно повторила Мадлен в собственном кабинете и раздвинула шторы. Особенно после ужасного дня рождения, разрыва с любовником, субботних посиделок — чтобы прогнать тоску-печаль — с Патрицией, приятельницей, с которой они бегали по утрам, и Джейн, владелицей местной галереи. А после — воскресное похмелье, от которого буквально раскалывается голова.
Она наполнила кофейную чашку из графина с питьевой водой и полила цветы в горшке. В солнечном свете всюду отчетливо виднелся тонкий слой пыли, и Мадлен почти пожалела о том, что запретила Сильвии входить с тряпкой в свой кабинет. Она вытащила пару бумажных салфеток из коробочки возле стула пациента, смочила их водой и размазала пыль по поверхности стола. Она подняла телефонный аппарат, чтобы протереть под ним пыль, и на мгновение заколебалась. Можно позвонить Гордону и потребовать более детальных объяснений, почему он вел себя как донжуан. Нет, он сам все испортил, и если ему есть что сказать, черт возьми, то мог бы и позвонить!
Внезапно через стену, смежную с кабинетом Джона, донесся пронзительный женский крик. Опять миссис Неттл чем-то недовольна. Мадлен неоднократно во время сеансов взаимного контроля говорила, что Норе Неттл необходимо пролечиться у психиатра, а не у психотерапевта. Но Джон упрямо стоял на своем. Добрый старина Джон — внимательный и квалифицированный терапевт. Он был слишком мягок для подобной работы. Они встретились в институте Бата, когда проходили психотерапевтическую практику. Мадлен только что приехала в Великобританию, это было вскоре после смерти Форреста. Они с Джоном с самого начала почувствовали взаимную симпатию. А то, что она была родом из Ки-Уэста, оказалось отличной рекомендацией для этого весельчака. Казалось, самой судьбой им было предначертано начать совместное дело. В течение трех лет дела шли просто великолепно. Мадлен объясняла это тем, что ей трудно было бы найти коллегу, партнера и друга лучше Джона.
Зазвонил телефон. Должна была прийти новая пациентка, какая-то залетная пташка, записавшаяся в пятницу. Мадлен сняла трубку.
— Спасибо, Сильвия. Пусть войдет.
— Нет-нет, подождите, — сказала Сильвия приглушенным голосом. — Она как раз входит в приемную. Вам звонит мать.
— Моя мать? — Мама очень редко звонила ей, а на работу — лишь однажды. — Ладно. Соединяй. Мама, ке паса?[7] — обеспокоенно поинтересовалась Мадлен. — С тобой все в порядке?
Из-за сильного кубинского акцента голос Росарии звучал по телефону отрывисто, с придыханием.
— Поезжай домой, ми иха,[8] поезжай домой и запри двери.
Мадлен раздумывала, затевать нудный спор или же просто ответить «хорошо, поеду». Она терпеть не могла, когда ее выводили из равновесия перед приходом пациента.
— Хорошо, мама, поеду, если ты считаешь это необходимым.
— Со мной в ночи говорил Педроте, велел мне бросить ракушки каури, чтобы получить откровение свыше.
— Да?
— Я бросила, и откровение было однозначным. Сегодня для тебя день полон опасностей, ми иха. Ты слышишь, что я говорю? Незнакомый человек… незнакомец хочет ворваться в твою жизнь, он… — Ее голос затих, послышался резкий щелчок. Похоже, кто-то вырвал трубку из рук матери и положил на рычаг. Она явно вошла в сестринскую и самовольно сделала звонок.
Мадлен мгновение стояла как вкопанная, с трубкой в руке. Мама так внятно говорила… Это хороший знак, да? Она стряхнула оцепенение и нажала кнопку селекторной связи, велев Сильвии впустить пациентку.
Она быстро оглядела кабинет: салфетки (они должны быть на всех сеансах, но на первом особенно), стулья на месте, записи спрятаны. Она откинула со лба выбившуюся прядь и быстрым движением нанесла блеск на губы.
Раздался стук.
— Здравствуйте! — поздоровалась Мадлен, открывая дверь. — Вы, должно быть, Рэчел Локлир.
Она пожала посетительнице руку. Ответное рукопожатие — самый первый ключик к состоянию пациента, его прошлому и типу личности — было коротким и безвольным. Как у человека, не привыкшего пожимать руки. Возможно, из-за социального положения, и уж наверняка — из-за воспитания.
— Меня зовут Мадлен Фрэнк.
— Знаю.
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Она сделала приглашающий жест, указывая на стул напротив своего стола.
Мадлен молча ждала, предпочитая дать пациентке возможность самой начать сеанс, не торопя се вопросами и не предпринимая попыток как-то успокоить. На вид женщине было года тридцать три. Немного грубоватая на вид, с суровым выражением лица и бегающими глазами. Едва заметные шрамы от подростковых угрей, выразительный контур сломанного носа… Несмотря на это, даже на слегка недружелюбную манеру поведения, она была на удивление привлекательна, можно сказать, красива. У нее было необычное лицо, в форме сердечка, с широкими скулами, и длинная, изящная шея. Волосы — густые, роскошного темно-рыжего цвета — доходили до лопаток. Самой яркой чертой ее были глаза: изумительные, светло-карие, раскосые и глубоко посаженные, они придавали лицу хитрое, как у лисы, выражение. Женщина была слишком худой; узкие черные кожаные джинсы, заправленные в поношенные ковбойские сапоги, обтягивали ее длинные ноги.
