Эдвард все понял. Он шутливо вытолкнул ее из машины и надвинул себе на глаза новую соломенную шляпу, словно собрался вздремнуть минут сто.
Ей не сразу пришло в голову, что, наверное, она ведет себя подло: ведь годами слушая воспоминания Инез, он тоже хотел бы теперь посмотреть на дом. Подумав наконец об этом, Анита обвинила Эдварда в том, что он никогда никак не проявлял своих чувств, укорила за то, что он флегматичен, невозмутим, за то, что он — Эдвард.
Дорожка повернула, и вдруг сад словно поглотил ее целиком. Как раз на повороте Анита обернулась. Эдвард, сидевший в машине, показался ей большим и крепким. Эта мысль как-то успокоила Аниту, и она стала рассматривать то, что ее окружало.
Ей вспомнились истории о заколдованных местах и уголках потерянного рая. Анита шла по украшенным арками дорожкам, тут и там встречая уединенные местечки со скамейками, солнечными часами и фонтанами в мраморных бассейнах. Где-то Анита читала, что арабу приятны три звука — музыка, голос женщины, которую он любит (это, наверное, музыка, приятная для любого мужчины?), и звук текущей воды. Арабы кое-что понимали в этом, они знали, какие звуки доставляют наибольшее удовольствие их чувственным натурам. Анита провела бы в саду гораздо больше времени, если бы дом не обладал своим собственным притяжением.
Он оказался не зеленым, как можно было предположить, а белым, и каждой мелочью удивительно совпадал с тем образом, который она себе не раз мысленно рисовала. Да, мама часто его описывала, но увидеть и сравнить — это особая радость. Дом оказался совершенен в каждой детали.
Анита позвонила и прислушалась к настойчивым призывам звонка где-то в глубине дома. Дверь открыла женщина, которой было немного за пятьдесят. Приятное лицо, красивое не то чтобы чертами, но своим выражением. Округлое и мягкое, оно вполне соответствовало ее округлой невысокой фигуре. Рост ее вряд ли превышал пять футов, и ей пришлось немного откинуть голову, чтобы взглянуть на Аниту. Лицо не выразило интереса, и только в наклоне подбородка читался вежливый невысказанный вопрос.
Мяч оказался на поле Аниты, и она не знала, как отыграть его. Заметив чуть подобострастное выражение во взгляде женщины, Анита спросила:
— Ваша хозяйка — дома?
Крошечные ноги в домашних туфлях на мягкой подошве сделали три торопливых шага назад, прежде чем женщина, с удивлением и легким негодованием, ответила, словно сама еще не привыкла:
— Я и есть хозяйка. — Она усмехнулась. — Вы, может, думаете, это глупо, но я словно в прошлое вернулась на время. Я ведь служила семье Кортесов много лет, и мне трудно было представить, что сын арендует виллу на мое имя. — Испанцы люди темпераментные, и, если уж эта дочь Испании заговорила, ей не скоро захочется остановиться. Да Аните это и не нужно было.
— После смерти доньи Инез дом перешел к ее дочери, англичанке, которая не хочет здесь жить, и вот… — Женщина запнулась, сообразив, что делится секретами с посторонним человеком, да и девушка на пороге очень походила на англичанку. Анита, сделав собственные выводы, едва не подпрыгивала он восторга.
— Вы, наверное, Пилар. Мама часто о вас говорила, но я никак не ожидала встретить вас здесь. Я думала, вы уехали с виллы, когда дедушка умер. Мне очень приятно.
Старая служанка взглянула на Аниту:
— Но вы совсем англичанка! Ничуть не похожи…
— Я знаю. Совсем не похожа на Инез, — перебила ее Анита, не в силах сдерживаться. — Но я тем не менее, ее дочь.
Недоверие Пилар сменилось горячим восторгом, и, не зная, что делать — то ли промокнуть глаза краешком белого передника, отвесив Аните поклон, то ли прижать ее покрепче к своей обширной груди, она как-то ухитрилась сделать все сразу. И вот уже Анита идет за Пилар в прохладную прихожую; даже здесь слышится нежный звук текущей воды. Анита удивлялась этому, пока не заметила маленький домашний фонтанчик. Пилар остановилась, чтобы взглянуть на портрет испанца с темными печальными глазами и гордыми, застывшими чертами лица.
— Ваш дедушка, — сказала она Аните сдавленным от обуревавших ее чувств голосом.
Конечно, настроение Пилар не имело никакого отношения к портрету: она была тронута приходом Аниты, и Анита поняла, что ее собственное удивление не может сравниться с удивлением старой служанки. Это не те чувства, от которых можно избавиться в мгновение ока. Анита взглянула на портрет.
Портрет изображал человека, которому, наверное, еще только должно исполниться сорок, значит, он был сделан, когда дочь еще не вышла замуж, и все же на лице проглядывали и печаль, и разочарование. Значит, печаль вошла в его жизнь раньше предательства (что ж, другого слова не подобрать) матери Аниты. Этому человеку пришлось немало перестрадать, ведь он познал и горячие привязанности, и сильные страсти.
Анита остановилась, захваченная новой мыслью: Фелипе очень походил на ее дедушку на портрете. И, задумавшись над этим, Анита испытала шок. Конечно, многие испанцы выглядят похожими — черные глаза, бархатные брови, высокомерные лица. Оба мужчины были очень красивы, и между ними не могло не быть сходства. Тем более, что с прошлой ночи Фелипе неизменно занимал ее мысли и, пока Анита не взяла себя в руки, ей представлялось его лицо всюду, куда бы она ни посмотрела. Впервые в своей жизни она влюбилась. Ей хотелось снова и снова пережить каждое мгновение прошлой ночи, полюбоваться каждой драгоценной секундой. Но не сейчас. Не теперь.
Анита думала, что найдет здесь нежилой мертвый дом, потому что новый жилец не знает частностей жизни прежних хозяев. Но вместо этого встретила Пилар, женщину, которая знала и любила и мать Аниты, и ее дедушку, женщину, которая помнила их слабости и странности. Знала, отчего они смеялись и плакали, что их сердило, что расстраивало. Пилар была человеком сентиментальным, в чем можно было убедиться, только взглянув на ее лицо, и она не посчитала вопросы Аниты вмешательством в частную жизнь. И Аните вдруг показалось, что вилла скрывает какой-то секрет, наверное, потому, что ее мать не хотела возвращаться сюда. Теперь, увидев лицо дедушки на портрете, это нежелание матери показалось Аните еще более странным.
Да, он был человеком непоколебимых принципов, и в то же время ему были ведомы тепло и слабость плоти. Анита не могла бы объяснить, почему она так подумала: она просто знала это. Он был мужчиной, и грехи, вполне терпимые для представителей его собственного пола, оказались непростительными, когда грешницей стала его дочь. Плохо потерять один палец, но, в конце концов, у вас остается еще четыре. Настоящее бедствие — потерять всю руку. У дона Энрике была всего одна дочь. Величайшей печалью его жизни было то, что жена не родила ему сына. Так что во всем мире не нашлось бы такого принципа, который нельзя было поколебать ради единственной дочери. Он мог бы оставить ее при себе, послав к черту и принципы и сплетников.
Тихий вздох заставил Аниту глянуть на Пилар. На добром лице проступила печать какой-то обреченности.
— Пойдемте в зал. Там нам будет удобнее. Вы спросите меня обо всем, что хотите узнать.
