— По-моему, тут скорее опыт работы в лагерях беженцев. — Умение сказать несколько добрых слов потрясенному ребенку — будь это лагерь несчастных детей, лишенных дома, или королевский дворец — даже сравнивать нельзя с постоянным круглосуточным родительским долгом. И с «природной способностью» тоже. Но ей не хотелось противоречить принцу. Особенно когда он говорит такие приятные слова или прижимает собственный платок к ее голове.
За окном послышалось шуршание колес по гравию дорожки. Федерико выглянул в окно и, убедившись, что машина пришла, неожиданно нагнулся к ней и, подняв ее со стула, взял на руки.
— Выше высочество…
— Федерико.
— Вам… вам нет необходимости нести меня. Я могу идти сама. Я испачкаю кровью вашу рубашку.
— У меня есть другие. — Он крепче прижал ее. — Положите свободную руку мне на плечи. Я не хочу уронить вас на лестнице. Хватит того, что уже сделали с вами мои сыновья.
Пиа послушалась. И когда ее ладонь легла ему на спину, она решила, что, пожалуй, должна быть благодарна его сыновьям.
Федерико не поверил своим глазам, увидев из больничного окна, какую толкотню устроили журналисты перед входом в больницу. Интересно, что точно пресса пронюхала? Что он уволил третью няню за год, что гостья семьи получила травму, что его дети стали причиной травмы? Или для них самое интересное — это то, что он доставил на своей машине в больницу красивую, да еще и окровавленную блондинку?
Он беззвучно простонал. Что бы они от него ни услышали, вероятно, он погубил свою репутацию скорбящего вдовствующего принца, который никогда раньше не делал ошибочных шагов.
Он отодвинул шторку на окне, чтобы лучше разглядеть фотографов и их аппаратуру. Надо будет воспользоваться черным ходом — возможно, пресса прозевает их. Но если репортеры решат, что у него личные отношения с Пиа, они неделями будут следить за ней, чтобы состряпать душераздирающую любовную историю. И не только будут надоедать Пиа, но, возможно, их преследование в результате принесет открытие — принцессе Дженнифер прописан постельный режим.
И это будет уже реальная история. Одна из тех, какие могут повлиять на мирные переговоры и жизни миллионов людей.
Федерико отвернулся от окна маленькой частной палаты, куда персонал поместил Пиа, и сел в потрепанное кресло. Теперь осталось только ждать, когда доктор наложит повязку на ее рану. Как Пиа и говорила, рана оказалась не очень тяжелой. И ей наложили только три или четыре шва.
Но Федерико полагал, что от этого вина его не стала меньше. Сама Пиа, правда, спокойно отнеслась к происшествию и даже пыталась утешить мальчиков. Он оценил ее хорошее отношение к ним. Удивительно, как быстро и эффективно она успокоила их. Внезапно среди этих размышлений до него дошло, что чувствовали его родители, когда Стефано вместе с двумя другими мальчиками устроил в детском саду соревнование по рестлингу. История попала во все газеты.
У него возникло такое чувство, будто это он, а не родители тогда недоглядели за Стефано.
И вот снова… как он мог позволить сыновьям выйти из-под его контроля? И довести дело до того, что кто-то из-за этого получил травму?
Доктор давал Пиа инструкции, как уберечь травмированное место от инфекции.
— Убежден, она быстро поправится, ваше высочество, — в заключение успокоил он Федерико.
— Спасибо. Я ценю ваше внимание. Пожалуйста, пришлите счет во дворец. Я не желаю, чтобы мисс Ренати понесла издержки.
Пиа начала спорить, но Федерико, подняв руку, остановил ее:
— Это самое малое, что я могу сделать.
Когда доктор кивнул и ушел, Пиа бросила на принца возмущенный взгляд.
— Я способна оплачивать свои медицинские счета. У меня есть страховка.
— Этот несчастный случай произошел по моей вине. Было бы бесчестно разрешить вам пользоваться страховкой. Вы должны сосредоточиться на собственном выздоровлении.
Она покачала головой, светлые кудряшки возмущенно запрыгали.
— Нет «выздоровления», на котором нужно сосредоточиваться. Я не инвалид. И, кстати, это не ваша вина. Такое может случиться с каждым. Дети шалят, это естественно.
— Не мои.
Она спрыгнула со стола, где доктор осматривал ее.
— Не хочу обижать вас, но они дети. Королевские или не королевские. С ними всякое бывает.
— Правда. — Он с шумом вздохнул. — Я стараюсь быть понятым. К несчастью, они должны придерживаться иных стандартов, чем другие дети. Чем раньше они усвоят это, тем легче им будет. То же самое происходило со мной, когда я был ребенком.
Полная сочувствия, она положила пальцы на лежавшую на подлокотнике кресла руку. Ее мягкая кожа согревала его, дарила покой. Но это было не так, как в комнате упаковки подарков. Тогда — мгновенное ободряющее прикосновение. Сейчас ее рука осталась лежать на его руке.
— Должно быть, вам трудно пришлось в детстве — под перекрестным вниманием всех окружающих.
— Да. — Он посмотрел на ее пальцы, радуясь прикосновению женщины и не опасаясь, что ей что-то от него нужно. — Но я научился правильно себя вести. Научился выполнять свою роль в семье. У меня не было выбора.
И это не кончилось с детством. Это продолжалось и в его браке с Лукрецией. И в отношениях с детьми. Со всеми и каждым, кого он встречал на жизненном пути.
Федерико заставил себя оставаться спокойным, хотя чувствовал, как рука Пиа ласкает костяшки его пальцев. Он мог бы привыкнуть к ней. К ее мягкому прикосновению. Он даже радовался, когда нес ее в ждущий автомобиль. И потом в больнице. Слишком много моментов близости. Это опасно.
Сколько прошло времени с тех пор, как он был последний раз с женщиной? То есть с Лукрецией.
Лукреция — выбор родителей. А эта женщина случайно вошла в его жизнь, предложила дружбу и поддержку, ничего не требуя взамен.
К сожалению, чистосердечный жест Пиа сделал его уязвимым к ее чарам. К ясному взгляду, веснушчатому лицу, красоте блондинки, непритязательности, теплому женскому прикосновению. В голове мелькнуло немыслимое. Интересно, что она сделает, если он притянет ее к себе и поцелует? Оттолкнет? Запаникует?
Или ответит поцелуем?
Он с трудом сглотнул. Он не должен так думать о Пиа Ренати. Неважно, что его радуют разговоры с ней, неважно, что она легко сошлась с его сыновьями и что он находит ее привлекательной. Он просто не имеет права давать пищу для публичного интереса к его романтической жизни. Никакой романтической жизни у него не должно быть. Один раз он принял дружбу и удобство за любовь и потом поклялся, что никогда не повторит этого снова.
Она с минуту колебалась, словно почувствовав его смятение. Потом медленно убрала руку.
— Надеюсь, вы простите, что я вмешиваюсь? Но вы напрасно сердились на няню. Мне неприятно сознавать, что ее уволили из-за того, что я вовремя не пригнулась.
