— Я приехала, чтобы забрать некоторые вещи, — без особых церемоний заявила Молли.
— Бери, я тебе не мешаю! — Раздраженный голос женщины не совсем подходил к ее внешности. — Я тебе никогда и ни в чем не мешала!
Это было неправдой, но для постороннего, наверное, звучало довольно убедительно.
— Дядя Чарльз дома? — спросила Молли, не желая препираться.
— Нет.
Ей хотелось спросить, как он себя чувствует, потому что его одолевали недуги, но вряд ли бы получила вразумительный ответ. Да к тому же собиралась в среду навестить дядю.
— Я возьму чемодан, — сказала Молли.
Поднимаясь по лестнице, она слышала, как Грегори Уилфилд заговорил с хозяйкой.
Комната, в которой Молли прожила большую часть своей жизни, была опрятная и скромная, как в мотеле. Она старалась поддерживать в ней порядок, потому что иначе тетя Марин сама принималась за уборку, сопровождаемую оскорбительными тирадами.
Сейчас кровать была расстелена. Тетка, видно, не заходила сюда с тех пор, как Молли ушла. Она принялась лихорадочно укладываться, боясь сойти вниз и не застать Уилфилда.
Молли побросала в чемодан одежду, обувь, туалетные принадлежности и косметику, добавив туда же поздравительные открытки ко дню рождения и оставив пальто и прочие тяжелые вещи до следующего раза. Затолкав все в чемодан, она села на него, чтобы защелкнуть замки, и спустилась вниз, таща поклажу.
Тетя Марин усадила гостя в кресло, аккуратное, словно только из магазина. Интересно, как Уилфилд воспринимает то, что ему говорят, подумала Молли. Марин выглядела прямо-таки мученицей, но лицо ее собеседника ничего не выражало.
Тетка явно игнорировала племянницу и, провожая их, сказала Уилфилду:
— Надеюсь, она причинит вам меньше горя, чем нам.
Молли на мгновение заколебалась: надо ли отстаивать свое достоинство, высказывать обоим, на что была похожа ее жизнь в этом доме? Надо ли говорить, что истинным горем была тетка, и что если у дяди Чарльза порой сдает сердце, то это потому, что она заездила мужа до смерти?!
Все слова были бы лишь сотрясением воздуха. Молли поглядела на тетку, а та ответила ей немигающим взглядом, свидетельствующим, что эта женщина искренне верит в то, что наговорила впервые увиденному человеку. Нет, сейчас было бы неуместно и даже оскорбительно в чем-то оправдываться, затевать перебранку…
Они с Грегори молчали, пока не выехали из Эйтон-сити. И тут Молли не выдержала и сказала:
— Не вздумайте повторять то, что вам наговорила тетка.
— Нет, нет. Я только хочу спросить: вы действительно спите с кем попало?
— Что-о?! — взвизгнула Молли над ухом Уилфилда. Так она и думала, что чертова родственница намекнет на что-нибудь этакое, если прямо не сболтнет. — Все это неправда! Этого никогда не было! — зло выкрикнула она.
Природа одарила ее — или наказала? — броской сексуальной внешностью, заставляющей мужчин волочиться за ней, но еще с ранней молодости Молли поняла, что такого рода привлекательность — обоюдоострое оружие: и заманчивое, и губительное. Скорее, последнее. Поэтому она ни с кем еще не спала и играла только по своим правилам!
— Так откуда же у вашей тети возникла такая мысль? — не унимался Уилфилд. В его голосе слышалось ленивое мужское любопытство, и Молли подумала, что этот ханжа никогда ее не поймет! Но тут же поймала себя на том, что хочет отвести от себя все наветы. Уставившись в окошко, за которым мелькали красивые особняки милуокских пригородов, Молли видела перед собой совсем другие картины — сценки из собственной жизни.
— Тетка всегда ждала от меня самого худшего. Когда мне было тринадцать, я перестала носить косу. Она всегда заплетала ее так туго, что бывало больно. И тогда я сказала, что больше этого не потерплю. Был крупный скандал, но я оставила волосы распущенными, а она заявила, что я выгляжу как маленькая шлюха. На нее не действовали никакие доводы, поверьте!
Глубокая морщина пролегла между темными бровями Грегори. Заглянув ему в лицо, Молли заметила в нем какую-то перемену и подумала, что он, кажется, все-таки что-то понял. Теперь ее голос окреп, потому что она говорила о том, что уже давно наболело в душе:
— Тетя этого не знает, но, полагаю, она оказала на меня хорошее влияние, потому что каждый раз, когда она начинала брюзжать, что я набралась морали от уличной кошки, я думала: вот уж никогда не стану ни кошкой, ни такой, как ты, желчная карга!
Мужчина улыбнулся.
— И вы ей это говорили? — спросил он.
— Не имело смысла. Она верит только в то, во что хочет верить.
— Так поступает большинство… И сколько вы с ней прожили?
— Пятнадцать лет.
— Почему же вы оставались?
— Из-за дядюшки, — объяснила она. — Он совсем другой.
— Ему нужно было быть другим!
— Когда мама умерла, забрать меня пришел дядя, не тетя! Моя мать была ее сестрой, но они между собой не ладили, и мы тоже не поладили. Она меня всегда терпеть не могла! Дядя Чарльз когда-то сказал, что моя мать получала все, чего ни пожелает, так как была ласковая и всегда смеялась, а Марин ничего не получала. «Но ведь она получила тебя», — возразила я дяде. Мне было больно за доброго, умного человека, когда тот ответил: «Ну, я не подарок!» — Молли вздохнула и договорила: — У него больное сердце, и он нуждается во мне.
— Но все же вы решили уйти. Это еще до того, как вам предложили работу с жильем?
— Да, это так. Я подумывала на некоторое время остановиться у друзей. У меня их много, даже среди хиппи.
— Я в этом не сомневался.
Что это, ирония? Она не могла сказать, о чем он думает, только удивленно глянула на его ястребиный профиль.
Молли снова заговорила:
— Вчера утром в доме вспыхнул скандал. Прямо как пожар. Это был мой день рождения, вы знаете, а тетка его всегда помнила. Моя мать не была замужем, и тетя Марин ей этого не простила. Времена меняются, но она — нет.
Дядя Чарльз поздравил племянницу с днем рождения, а тетка начала с желчного «Ха! Тоже мне — событие», а затем пошла и пошла: что день рождения Молли — это черный день, что ее мать покрыла позором всю семью, что дочь вся в нее и рождена для горя. Не выдержав злобной болтовни, дядя вышел из комнаты. Он всегда так поступал. Чарльз любил племянницу, но был не в силах перечить жене. Маленький праздник Молли был испорчен, и ее охватил гнев.
— И как он с тобой живет, не понимаю! — взорвалась Молли, обращаясь к тетке. — Разве лишь потому, что я тут все эти годы болталась, но сейчас — ухожу! И не вернусь, так что можешь радоваться! И пусть моя мать слыла необузданной и бесшабашной, но именно ты всегда была проклятием семьи!
Она оставила тетю Марин задыхающейся от злобы…
— Вернуться я не могу, — закончила Молли, не поднимая глаз на спутника.
