– Обратиться к специалисту совсем не зазорно. Вы ведь понимаете, да? Вдруг поможет.
– Знаете, вам и впрямь пора уходить, – сказала Каролина.
Дюпри улыбнулся ее резкости. Она молодец, а он рассиропился от ее дразнящей близости. Бывало, он разглядывал кусочек ее тела – изгиб бедра, линию голени, затылок – и боялся за послушание своих рук, мечтая, чтоб они его предали. Одного прикосновения к ней было бы довольно, говорил он себе, понимая, что на этом не остановится.
В допросной, узкой длинной комнате, не было ни окон, ни киношного двустороннего зеркала – только стол, дверь и стены, угнетавшие опасным обещанием интима. Дюпри прокашлялся и взял фото Ленин Райана:
– Вот он какой, тренер по плаванию для моих ребятишек.
Каролина улыбнулась. Ее тоже влекло к нему, и она отстранилась, перебирая обычные отговорки: он женат, легкомыслен, костляв, циничен и слишком стар. Последнее заставило усмехнуться над собственным лицемерием. Дюпри старше ее на двенадцать лет – та же разница, что между ней и Джоэлом. Лишь однажды, пятнадцать лет назад в колледже, она встречалась с мужчиной гораздо старше себя. Смешно: тот тридцатилетний преподаватель английской литературы, тощий, почти как Дюпри, казался ей глубоким стариком, а сейчас она на шесть лет старше его. Он соблазнил ее по всем правилам, если такие правила существуют для мужчины, который после любви на матраце в заваленной книгами комнате цитирует Неруду, притворяется, будто внимает каждому ее слову, и по-мальчишески неумел и рьян в постели. Для старшекурсницы, изучавшей уголовное право, поэзия Неруды была приятным отвлечением («Так я ступаю по твоей пылающей плоти»[4]), но сразили ее бутылка вина и стихотворение Уоллеса Стивенса «Властитель сласти»[5], последние строки которого и сейчас звучали в голове, пробиваясь сквозь чувство вины, шум водопада и горести работы: «Пусть “быть” будет финалом напасти. Единственный царь – властитель сласти». Преподаватель стал говорить об экзистенциальном смысле строки, выражавшей триумф мига над шансом, материального над абстрактным, сласти над смертью, но Каролина уже решила с ним переспать и взять двойную специализацию – поэзию и уголовное право.
Каролина задумалась о своей прошлой влюбленности и нынешнем увлечении. Они кое-что говорят о девочке, чей отец ушел из семьи. Тяга к зрелому состоявшемуся мужчине нездорова по своей сути. Смесь отца и любовника не сулила ничего хорошего – по крайней мере, мужчине: утрата былой мощи, седина, все большее самообольщение, а в случае с Дюпри еще и защитный панцирь, наросший за долгие годы.
Шум в коридоре обоих вывел из задумчивости. Каролина встала:
– Пожалуй, я…
– Да, вас ждет облава в наркопритоне.
С видом парочки, наскоро перепихнувшейся в обеденный перерыв, они бочком вошли в убойный отдел, где царила суматоха. Поллард уже натянул пиджак, сгреб со стола блокнот и ручку и двинул к двери. Дюпри и Каролина отступили к картотеке, вытянувшейся вдоль стены.
– Что происходит? – спросил Дюпри.
– Малый ограбил ломбард и пристрелил хозяина, – объяснил Поллард.
– Господи! – Дюпри покачал головой. – Выходит, четверо за сутки? Идем на рекорд.
– Пока нет. Хозяин жив.
– Серьезно?
Поллард кивнул:
– Только не спрашивай, как ему это удалось. Мужик схлопотал пулю в голову, его нашли через час.
Каролина шагнула к выходу.
– Ну, увидимся, – вслед ей сказал Дюпри.
– Ага, – ответила она. – Пока.
Проводив ее взглядом, Дюпри глубоко вздохнул и растер лицо. Неоспоримый факт: когда случались подобные заварухи, их тянуло друг к другу еще сильнее. Наверное, это происходило со всеми копами. Профессия толкала к адюльтерам, и особенно с тех пор, как в семидесятые-восьмидесятые женщин стали брать на полицейскую службу. Чем хуже ситуация, чем дольше смены, чем больше адреналина, тем вероятнее, что какая-нибудь парочка переплетется прямо на полу в надежде на разрядку и исцеление. А ситуацию хуже нынешней, полосу чернее даже не вспомнить.
– Кстати, – сказал Поллард, – если мужик окочурится, ты сорвешь банк.
– Что? – обернулся Дюпри.
Поллард криво усмехнулся – левый уголок рта съехал вниз, левая бровь настолько же взлетела:
– Мужик из ломбарда. Стреляли из девятки. Твоя ставка, верно?
Дюпри вспомнил рождественскую вечеринку – он еще удивился, что никто не захапал девятимиллиметровый кольт. Ребята ржали, мол, теперь он сам всех замочит из табельного оружия. Шутка не показалась смешной. На этих вечеринках ему не удавалось так напиться, чтобы лотерея предстала забавной.
Поллард все стоял, ждал ответной остроты. Но так и не дождался.
8
В трусах и некогда белой футболке Тормоз Джей навис над журнальным столиком и затянулся из стеклянного кальяна. Когда доза стала иссякать, он сдернул мундштук и присосался прямо к трубке. Затем поставил чашку в кальян, откинулся на кушетке и выпустил клуб дыма.
– Глаза продрал и сразу закосел. Плохо, что ли?
Дуло оторвался от тарелки с хлопьями:
– На кой тебе эта фигня?
– Сам не знаю, – ответил Тормоз Джей, – ностальгия. – Освобождая себе место, он сбросил коробку из-под пиццы на замусоренный пол.
В комнату вошла Катрина – только что заплетенные косички уже растрепались.
– Джей, чтоб тебя, ты им займешься или как?
Тормоз прислушался к сиплому скулежу в спальне:
– Ага, только сейчас я маленько занят. Может, ты…
– Соси банан. Твоя обязанность. Я за сигаретами.
Катрина вышла на улицу. Тормоз проводил ее взглядом, посмотрел на Дуло и закатил глаза.
В открытую входную дверь просунулся парень лет за тридцать – длинные патлы, линялые джинсы, черная майка, рюкзак и новенькие кроссовки.
– Здорово, братан. – Он взмахнул рукой. – Чем потчуешь сегодня?
Тормоз Джей и Дуло уставились на него.
– Опять, что ли? – ухмыльнулся Джей.
– Ага, – сказал парень. – Чё у тебя есть-то?
– А что, вчерашнюю дозу уже высадил? У тебя, знать, железные легкие.
– Понимаешь, тусовка была.
Тормоз и Дуло переглянулись.
– Ты получал приглашение, Дуло?
Тот угрюмо покачал головой.
– Может, надо глянуть? – сказал Тормоз Джей.
