Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
– Здорово, правда?
Лед Ладоней кивнула, вытащила из нарядной ташки, украшенной серебряными пластинками, кусок бересты, нацарапала несколько строчек.
– Северное сияние? А что это? – не понял Ратияр.
Спица быстро заблестела на солнце.
– Занавески? На небе? Не видал… – Юноша заметил, как поджались резко очерченные губы, и торопливо добавил: – Но это не значит, что у нас этого не бывает. Может, происходит. Но редко…
Они бродили до темноты. Ратияр показывал цветы, называя их имена, Ингрид писала их названия по-скандинавски.
– Иван-чай, – сказал Ратияр, показывая рукой на фиолетовые острова, волновавшиеся ветром на лугах, – если у лета есть сердце, то оно вот такого цвета.
«Он похож на цветы у наших горных озер», – написала Ингрид. Она спрыгнула со старой кобылы, которая тут же шумно и укоризненно вздохнула, и побежала рвать цветы для венка.
Сплела большой, мохнатый от зелени, с желтыми одуванчиками, голубыми колокольцами и белыми звездочками тысячелистника, со смехом нахлобучила Ратияру на голову. Юноша улыбнулся в ответ, осторожно поправляя корону Конунга Трав, как назвала его Лед Ладоней.
Потом они забрели в лес, прошли вдоль усеянной солнечными лоскутами опушки, обменивались именами деревьев. Когда на небе высыпали первые звезды, свернули домой. Заметно уставшую Ингрид Ратияр посадил на вновь недовольно вздохнувшую Нафаню.
– Вон, видишь, в небе будто молоко разлили? Это Утиная Дорога. Она перелетным птицам осенью путь указывает.
«Путь Одина», – царапала на бересте девушка.
– А там – Ковш, его еще Сохатым называют. Самая яркая звезда в нем – Кол. Ну, на который конскую привязь набрасывают.
«Повозка Одина».
– Один тут, Один там… Ни ума, ни воображения… – Ратияр, прищурившись, с любопытством наблюдал, как медленно закипает его спутница.
«Есть еще Прялка Фригг[18]. Но я ее не вижу», – обиженно царапала Ингрид.
– А Фригг – это кто?
«Жена… Одина…» – Ингрид покраснела, вдруг испытав стыд за нехитрую фантазию предков. Хорошо, в темноте незаметно.
– Ах-ха-ха! – веселился Ратияр. Девушка полыхнула взглядом, юноша осекся. – Да ладно тебе… я ж не со зла…
И снова залился смехом. Ингрид дулась изо всех сил, но юноша хохотал так заразительно, что и она невольно заулыбалась.
– До завтра, – сказал Ратияр, проводив ее до околицы.
Она улыбнулась и легко махнула ему рукой, обожгла зеленым пламенем, скрылась в сумерках, уводя с собой Нафаню и его спокойные сны.
С тех пор они часто выходили побродить. Проводив Ингрид домой, Ратияр торопливо прощался и уходил в душистые от июньского разнотравья сумерки. Он стал задумчив и строг, днем часто уходил к пристани и сидел так, глядя на прибывающие корабли. И даже перед купальской ночью от общего веселья сбежал.
* * *
Еще с утра на Купалу дети под надзором стариков шли собирать целебные травы. Женщины на рассвете купали гладкие тела в утренней росе: «Выйду я на волю, поклонюсь чистому полю, солнцу красному, месяцу ясному, четырем сторонам, четырем ветрам. Ой вы, братья мои, буйные ветры, отнесите от меня сухоту, сердцу маету. Чтоб руки не сохли, чтоб ноги не сохли, слово мое крепко, как бел-горюч камень алатырь».
Перунов цвет, чертополох, – на ворота от злого глаза, на двери сараев, чтобы животных нечисть не трогала, а его дымом хорошо хлеба окуривать. Плакун[19]– трава всем травам мать, духов усмиряет, клады открывает, а если других трав коснется, то у них волшебной силы прибавляется. Даже злая крапива на Купалу доброй становится, отвар из нее, на эту ночь собранную, тело делает чистым и белым, как молоко.
Женщины делали венки, вплетали в тяжелые волосы фиолетово-желтые цветки иван-да-марьи и будто бы вечно припорошенные пылью стебли полыни от ведьминых чар. Совсем мелкая детвора в отцовских некрашеных рубахах до пят с визгом обливала встречных речной водой, никто не обижался – лили на здоровье!
После заката взрослые уходили к реке на таинство.
Ночь на земле превращалась во второе небо, где под возгласы, шепот и смех оживали в темноте созвездия из огней факелов в руках и распускались ночные солнца купальцев-костров.
«Подолу огонь оберег меня, подолу огонь оберег меня», – наговаривают мужчины и женщины. Их нагота чиста, словно пламя, тела танцуют над землей лепестками костров.
«Чур-Чурило, стар-перестар, ты веди, отваживай, да от нас поваживай, ты веди, поваживай, да от нас отваживай!»– кружатся ряженые, творя заново мир, повторяя кражу Живы сыном Чернобога и спасение ее Богом-Богатырем.
Живу привязывают к березе, она зовет на помощь Воина. Тот приходит, грозит великому врагу спокойным голосом Ратмира из рода Железных Волков, негромкая сталь которого заставила сжаться не одно вражеское сердце. Чернобог, хотевший надругаться над честью Живы, выходит на бой со своим кривляющимся воинством, и звенят клинки. Славят защитника женщины, спасенные Ратмиром из плена, наблюдая, как небесное повторяется в земном, а земное – в небесном.
Жива выходит на свободу, возвращая в дома радость, купальская ночь катится дальше, плывет по черной реке венками с дрожащими огоньками свечей. Под переливы рожков и звонкий грохот бубнов врезается в темную воду огненное колесо Коло, гаснет, умирая в воде символ старого цикла: огонь и вода, явь и навь, мужчина и женщина – вместе.
Ночь кружит своих детей вокруг большого костра, люди бегут хороводом посолонь[20], взявшись за руки. Рвутся вверх малые купальцы, через которые прыгают юные пары, держась за палку праздничной куклы-купалицы. Разомкнутся руки во время прыжка – не судьба, а нет – уходят двое в темноту, и никто не остановит их – дети, зачатые во время купальских празднеств, на границе двух разных стихий, становились лучшими воинами, которых одинаково хранили полдень и полночь.
Вечер тогда был душный, предгрозовой. Низко над землею громоздились пухлые от серой влаги тучи, да за небокраем рокотало. От духоты Ратияр спасался в лесу, в своем тайном месте у огромных корней ветлы, склонившейся над узкой речкой.
Ратияр сбрасывал одежду, и мягкий ветер укутывал тело в невесомую ткань из разноцветных запахов полей. Он входил в прохладную воду, ложился на спину, смотрел в небо, дыша на весь мир, словно бог. Потом, обсохнув, карабкался по нависшей над водой толстой ветви и неподвижно сидел, наблюдая за неторопливой жизнью на речном дне.
Когда-то Барсук сказал ему, что, если долго повторять любое слово, оно превратится в заклинание, а долго сидя у реки, однажды увидишь князь-рыбу, которую не ловит сеть и не берет острог.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
