Тем временем Уинфорд поворачивал табличку' на дверях магазина с «Открыто» на «Закрыто».
— В центр направляетесь, мистер Франк? — поинтересовался он.
— Да. На службу. Прекрасное утро.
— Работаете сегодня?
— Да. Надо раскидать кое-какие мелочи. Закрываетесь?
— Короткий рабочий день. День памяти. К тому же…
— Да?
— …дела сегодня все равно не пойдут.
— Все в центре?
— Скорее всего. — Помолчал. — На параде.
Пока они стояли так, вежливо кивая друг другу, до них донеслись далекие звуки оркестра. Особенно отчетливо слышались трубы, бравшие первые пробные ноты.
— Мда-а-а-а… — сказал Уинфорд.
— Ну что ж, — сказал Франк и поймал себя на том, что потянулся в карман за часами. «Нет», — подумал он, надеясь, что Уинфорд не заметил этого движения и не воспринял его как повод заговорить о часах. Но тот уже отвернулся, чтобы перекинуться парой слов с продавщицей, как раз проскользнувшей между ним и полуоткрытой дверью.
— До свидания, мистер Уинфорд.
— До свидания, Сэл, — ответил он. — И вам всего хорошего, мистер Франк.
Франк кивнул и двинулся дальше. Услышал, как за его спиной ювелир зашел в магазин, потом до него донесся шорох опускающихся тяжелых штор.
«Это правильно, — думал Франк. — Это необходимо, чтобы солнце не светило на ковры. Иначе они быстро теряют цвет».
Он удалялся от магазина.
«Я веду себя глупо», — думал Франк.
ФАБРИКА
Вентилятор подул на закладку. Франк посмотрел, как она приподнялась и опустилась на место, когда вентилятор развернулся и погнал воздух в другой угол кабинета. Потом вентилятор подул в прежнем направлении, закладка снова оторвалась от поверхности стола, будто собиралась взлететь. И снова упала.
«Канцелярские товары „Роджерсон“. 231 Мейн, Атланта. Телефон: Мейпл 231. Все, что нужно для вашей конторы».
Вентилятор завершил очередной цикл.
«Что нужно, — думал Франк, — чтобы перевернуть ее совсем? Что написано там, на обороте? Неужели я забыл? Вроде бы какие-то списки, — думал он. — Предлагаемые товары и услуги. Очень удобно. Просто, но эффективно. Закладками все пользуются. Если на закладке напечатана реклама, поневоле обратишь на нее внимание каждый раз, когда видишь эту полоску бумаги.
А вентилятор, — продолжал он размышлять, — всегда возвращается на исходную позицию… Даже если учесть факт весьма незначительного, но неизбежного износа механизма и уж совсем крошечного, но, я уверен, измеримого сдвига вентилятора вдоль поверхности стола… Хотя и кажется, что он неподвижен. Да и подкладка, приклеенная к его основанию, наверняка сводит чуть ли не к нулю любые перемещения вентилятора. Пусть так, — думал он. — Пусть. А оставь я вентилятор включенным на несколько месяцев, заметил бы я по возвращении, что он чуть-чуть сдвинулся? Скажем, я бы отметил его местоположение перед уходом. Разве, вернувшись, я бы не увидел, что оно изменилось? А если бы не изменилось, то, возможно, отсутствие в течение нескольких лет могло бы…»
Он отпустил воображение на волю и представил, как возвращается в свой кабинет через десятки, через сотни, через миллиарды лет, пока однажды вместо разочарования при виде не сдвинувшегося с места вентилятора он увидит…
«Ведь должен же он сдвинуться, — думал Франк. — А если это станет заметным по прошествии веков, то, значит, он находился в движении постоянно. Ибо ощутимый сдвиг есть не что иное, как совокупность множества крошечных сдвигов, неразличимых невооруженным глазом.
А если двигается вентилятор, значит, и закладка находится в движении. А посмотреть на нее, так она просто взлетает и падает на одном и том же месте. Конечно, — тут он печально покачал головой, — этот эксперимент не подлежит лабораторной проверке».
Он тряхнул головой, вынул из коробки сигару и закурил, поглядев на закладку как на строптивое существо, обладающее собственной волей.
«Перемены неизбежны, — думал он. — Этот кабинет не может существовать вечно. Находят целые погибшие цивилизации, погребенные под слоями нанесенных тысячелетиями песка и пыли — хотя я не представляю себе, сколько должно пройти времени — наверное, столько просто не укладывается в моем сознании, — чтобы под слоем пыли оказалось пятнадцатиэтажное здание…»
Эту мысль, то есть вопрос о правдивости утверждения, будто целая цивилизация может быть погребена под слоем пыли, он отнес к категории мыслей, которые могут одновременно являться и не являться истиной.
«Разве можно хотя бы питать надежду узнать, — думал он, — случается ли подобное на самом деле? Ведь природа таких событий такова, что мы неспособны при жизни увидеть их завершение.
Как неспособны, — думал он, стремясь докопаться до самой сути проблемы, — как неспособны контролировать все переменные характеристики. Дело не только в том, что мы не можем прожить достаточно долго. Ведь я даже неспособен проконтролировать, кто входит в мой собственный кабинет и выходит из него. Даже если я скажу: „Мисс Шульц, я прошу, чтобы какое-то время в мой кабинет никто не входил. Даже для уборки. — Он кивнул, соглашаясь с самим собой: вполне разумное требование. — И я прошу не выключать вентилятор. Пусть он остается включенным“. — Он печально улыбнулся. — Ведь все мои распоряжения будут подвержены той или иной трактовке — по невежеству, с добрыми намерениями или злыми, но — неизбежно».
Закладка скользнула вдоль стола. Он поискал причину и нашел — хлопнул полотняный навес за окном. Сквозь приоткрытую раму ворвался ветер.
«Нет-нет, у всего должен быть свой конец», — подумал Франк. Он взял закладку и положил ее на открытую страницу бухгалтерской книги, где левая страница уже была заполнена. Дата: суббота, 24 апреля 1915 года. Он обмакнул перо и записал на правой странице дату следующего рабочего дня: «Понедельник, 26 апреля». Потом промокнул чернила и закрыл книгу. Отодвинул на край стола, придвинул обратно, снова открыл и перевернул закладку: «Печать, переплет, услуги машинистки, бумага, чернила, все товары для регистрационных и бухгалтерских услуг…»
Он кивнул, вернул закладку на место и закрыл книгу.
Снова хлопнул навес. Он подошел к окну и посмотрел вниз. Подумал, что отсюда, с пятого этажа, зной пахнет свежестью.
«Это тащиться вверх по улице жарко. А на такой высоте жара может быть и свежей».
СКРЕПКА
«Но я мог бы выбросить скрепку, — думал он. — Зачем колебаться? Зачем ее хранить? Не такова ли главная функция рекламы, а если такова, то функцией чего является сама реклама?
Ибо чем отличается эта скрепка на полученном письме от тех, что лежат в коробке? Так-так, — продолжал он размышлять, — если бы я относился к тому типу людей, которые… нет, проще, если бы я просто обладал привычкой, — тут он усмехнулся, — хранить скрепки в коробке, в которой они были куплены… А почему бы и нет, коль скоро эта коробка красива (да и, в конце концов, здесь все дело в удобстве и полезности, которые, к слову сказать, лежат в основе познания человеком своих действий)… Многие так и держат скрепки в подобном коробке, что, возможно, весьма разумно и оправданно (как будто я вообще нуждаюсь в каких-либо оправданиях). С другой стороны, со временем коробка изнашивается: ее постоянно открываешь и закрываешь. И я готов утверждать — если бы существовала необходимость в подобных утверждениях, если бы одного предпочтения или привычки (как я упоминал ранее) оказалось недостаточно… Так вот, если бы я хранил скрепки в картонной коробке, разве не привело бы это к пусть и незначительной, но все же ненужной растрате тех скрепок, которые приходят ко мне вместе с письмами? Ведь не станет же человек снимать скрепку с письма и класть ее в коробку — ну же, продолжай, не останавливайся, твердил он себе, — наполненную скрепками другого вида и размера? — И здесь он почувствовал облегчение. Мелькнула неосознанная мысль: — Вот. Я сказал это.
