Книга Светлое время ночи - Александр Зорич

«– Элиен?

– Я.

– Тот самый Элиен? Из Ласара?

– Ну.

– Вы арестованы.»

Олак Резвый. Прозаическое переложение «Геды о Элиене»

1

Эгин бросил прощальный взгляд на утопающий в низких облаках Ит и вздохнул с облегчением. Немыслимый город, город-призрак, город-художник был, наверное, прекрасен. Вероятно, какую-то другую свою жизнь ему хотелось бы прожить там, в Ите. Но Эгин не стал обманывать себя: покинув это пристанище магов и авантюристов, он почувствовал себя почти счастливым.

Не без иронии Эгин отметил, что теперь похож на персонажа волшебной сказки более, чем на самого себя. Пожалованный Есмаром (который теперь – ни много ни мало – Царь Озера и Города!) каурый жеребец, облаченный в шикарную, но с большим вкусом выделанную сбрую, степенно шествует по мощеной дороге. Уже виднеется застава, обозначающая границу владений вольного города. Несколько недель – и он в Пиннарине!

В сарноде у него звенит золото, выданное итским казначейством вместе с благодарственным пергаментом. Назначение золота объясняется в пергаменте веселящей сердце формулой: «На обеспечение беспечального возвращения».

В кожаной суме, висящей на груди на коротких ремешках, свернулся зародышем чуда белый лотос на мясистом стебле – главное волшебство Ита. А в лотосе, между его колдовских лепестков – сам гнорр Свода Равновесия, милостивые гиазиры!

Правда, это пока не совсем материальный, маленький и прозрачный гнорр, но все-таки это гнорр, говорящий самым настоящим голосом. Правда, он, Эгин, слышит его не ушами, а как бы сразу мозгом.

Сума, притороченная за седлом Эгина, туго набита подарками, соперничающими между собой в изысканности и диковинности.

«Нахватался, как Серко блох», – вполголоса хмыкнул он. Однако теперь с ним не было никого, кто мог бы разделить его иронию героя-скромника.

Верный маленький попутчик Есмар, не по-мужски и уж тем более не по-царски порыдав на плече уезжающего «гиазира Эгина», остался царствовать в Ите в обществе своей неземной жены.

Да и галантный бандит Милас, бывший неплохим попутчиком и компаньоном, а ныне ставший самым обыкновенным другом, тоже остался в «распечатанном» городе. Милас, хоть и был бандитом, спьяну расчувствовался как простой обыватель.

– Вот так всегда, Эгин! Только найдешь друга, как сразу его потеряешь. Грустно. Может, и правы философы – ну ее к Шилолу, эту дружбу?

– Что это за философы такие? Уж не те ли самые, которые уверяют, будто этот мир существует только в нашем воображении? – спросил тогда Эгин, чтобы покрасоваться ошметками былой образованности.

– Не важно… А, впрочем, ведь говорил же мой дед в непомнюкакой поэме: «Вот она, наша жизнь! Семь расставаний, восемь встреч!»

– А что, Эриагот Геттианикт и правда твой дед, Милас? – шепотом спросил Эгин.

– Не сомневайся! Он мне такой же дед, как ты – сын своего отца, – загадочно улыбаясь, ответил Милас.

Это могло означать и «да» и «нет».

В том, что он – «сын своего отца», Эгин не сомневался. Сомневался он лишь в том, что у него когда-либо был отец, не в телесном, конечно, но скорее в юридическом смысле. Он считал себя сиротой, ибо знал: за редчайшими исключениями в Свод не берут детей, о родителях которых простой смертный сможет узнать что-либо кроме того, что их уже нет на свете.

Однако, он не стал настаивать на ответе. Он уже усвоил: невольных признаний из Миласа не вытащишь и пыточными клещами.

Да и сам Милас почувствовал неловкость. Ему не нравилось казаться авантюристом. И он постарался замять вопрос о знаменитом деде, вынув как будто бы из воздуха резной футляр из черепных костей местного ската-водолета. Футляр был величиной с две ладони.

– Открывай, не бойся.

В футляре лежала ключ-улитка, улитка-дирижер. Рядом с ней покоилась музыкальная игла.

– Это на память. Сейчас она спит. Соберешь ей компанию, прицепишь к дереву и насладишься музыкой! Рекомендую сосну, не слишком старую. Неплохо звучит весенний кипарис. Хотя с непривычки может показаться немного приглушенным, таким, знаешь ли, занудным, – прокомментировал Милас.

Почему-то Эгин был совершенно уверен, что никогда не станет использовать эту ключ-улитку по назначению. Уж очень неприятно было вспоминать оба предыдущих столкновения с музыкальной магией.

Сопливая царица каким-то чудом прознала о подарке Миласа и, кажется, решила перещеголять его.

– Я подарю тебе, чужестранец, нечто такое, чего никогда не продают на дрянных аукционах в Волшебном театре, – церемонно сообщила она.

Эгин не понял, была ли это колкость в адрес Миласа или просто вступление. Он счел за лучшее промолчать.

– Это дорогой подарок. И мне жаль отдавать его тебе. Но, с другой стороны, что это за подарок, которого не жаль отдавать? Тогда это не подарок, а мусор.

Упоминание о том, что подарок «дорогой», несколько смутило Эгина. Он и так получил более чем достаточно для скромного спасителя города. Он спас жизнь гнорра Свода Равновесия!

– Но позволь, царица… Ты уже сполна наделила меня от своих щедрот… – запротестовал Эгин, имея в виду Белый Цветок с заключенным в нем семенем души Лагхи.

– Это был не подарок. Это была так… благодарность. Лотосом я с тобой сквиталась за добро. А теперь – просто подарок, не плата. Он будет сам по себе, – дала путаные объяснения царица. Как всегда – в тоне, не терпящем возражений.

Эгин сдержанно потупился. Дари, мол, если так решила.

Итская дева протянула к Эгину свою узкую ладошку, на которой стоял флакончик, похожий на огромный желудь с массивной шляпкой.