Лия нервно скрестила руки и застыла на месте, наблюдая, как ее дядя Ройбен, сидящий на лавке перед домом, чинит подметки.
— Господи, как солнце палит! — пробормотал он и коротко поднял руку в приветствии, потом опустил ее, чтобы придержать сапог на деревянной колодке и забить гвоздь в каблук. Цыплята клевали корм у его ног.
В дверях появилась Аструга.
— Лия! — воскликнула она. — Лия! — повторила она. — Не стой там, как дурочка. К тебе тут молодой человек пришел.
* * *
С этого дня только кухня ее тетки да внутренний дворик стали местом, где она могла видеться с Шейлоком. Вечерами или во время полдневной сиесты, если им обоим удавалось встретиться, они сидели за широким теткиным столом из кедровых досок, и Аструга, улыбаясь, изо всех сил старалась не замечать их; или они стояли, прижавшись друг к другу, под тонким лимонным деревом.
Однажды они встретились в тени собора, когда Лия, перекрестившись, вышла с ранней мессы. Шейлок стоял под аркбутаном[18], насмешливо щурясь на тяжеловесное священное сооружение.
— Что ты сегодня делал? — спросила она, задохнувшись от радости, и взяла его крепкую руку.
— С рассвета ткал шерстяные накидки.
Мимо прошли две сестры ордена Святой Каталины, похожие на летящих ворон в своих развевающихся от ветра одеяниях.
Шейлок понизил голос и махнул рукой в сторону бокового входа в церковь.
— Мой отец обычно входил туда с кучей риз для священников, а выходил с мешком серебра.
— Обычно входил?
— Пока епископ не стал настаивать на законе о чистоте. Наша кровь недостаточно чистая, чтобы нам позволили служить церкви.
— Ткать ризы?
— А также делать восковые свечи. Отливать потир[19]из десяти фунтов золота. Жениться или выходить замуж за христиан. — Иронический голос Шейлока стал сухим. — Так мы лишились денег.
Они прошли мимо ряда изможденных бедняков, собравшихся у ворот дель Моллета, которые тихо зашаркали к дверям церкви за ежедневной раздачей хлеба. Шейлок и Лия ускорили шаги, когда священник подошел к двери со своей корзинкой. Немного дальше, на улице Святой Изабеллы, они прошли мимо мавританской девочки лет девяти, которая, как и они, направлялась к рыночным прилавкам на площади де Аюнтамьенто. Она с любопытством взглянула на них и ослепительно улыбнулась им обоим. Но Лия и Шейлок были настолько поглощены друг другом, что не заметили дочери оружейника Хулиана дель Рея.
— Но священники считают вас достаточно чистыми, чтобы служить в соборе, — сказала Лия, так же иронично, как и Шейлок. — И чтобы приносить вашу десятину.
— Да, хотя, делая то и другое, я становлюсь менее чистым. Так же, как когда ем трефное.
— А… неправильную пищу. Мясник должен все осушать от крови, шо…
— Шохет, да.
— И ты никогда не должен есть свинину и вкусных вареных раков, а во время вашей Пасхи хлеб пекут плоский и безвкусный, как будто для того, чтобы не раздулись ваши прекрасные желудки! Евреи считают, что они лучше всех!
— Так оно и есть. И ты так думаешь, иначе не стала бы так часто посещать наш Шаббат и не пыталась бы поймать на крючок своими глазами бедного левита[20]. Покажи мне свои локоны, Елизавета. Тебе совсем не нужно носить вуаль. Ты — девушка и к тому же наполовину гой[21].
Засмеявшись, Лия откинула с лица вуаль, потом снова опустила ее.
— Нет! Только мужу.
— Продолжай свою игру! Я никогда не женюсь на христианке, которую крестили в серебряной купели.
— Меня никто не спрашивал! Да и с тобой было то же самое.
— Нет! — засмеялся Шейлок. — Я тебе не рассказывал? Мои родители одолжили у друга ребенка-христианина. Его и крестили вместо меня. Его родители считали, что два крещения лучше, чем одно, а я обошелся и без одного. И будь такая возможность, я всегда избегал бы это место. — Он мотнул головой назад в сторону собора. — Когда я прихожу туда в воскресенье, то первое, что я там вижу, — огромный золотой крест с изображением этого бедного истекающего кровью Назарея, как брошь…
— Замолчи!
— И этот золотой монстр…
— Монстранция!
— Я так и сказал! Монстр-анция! Сорок фунтов золота и четыреста фунтов серебра, усыпанные языческими образами.
— Не языческими. Это изображения святых! — возразила Лия ради удовольствия поспорить, хотя Шейлок высказывал мысли, часто посещавшие и ее. Только Шейлок, подумала она, потрудился узнать точный вес Custodia de Arfe, чаши для причастия, сделанной (во славу Господа) из первого золота и серебра, привезенного в Испанию из Америки.
— Изображения языческие. Это вырезанные изображения. Лучше я примкну к протестантам в Вальядолиде, чем пойду в церковь Назарея. Лучше встречаться в скромном помещении со скромно одетыми лютеранами и слушать, как произносят понятные писания, пусть не все они от Моисея или пророков.
— Ш-ш-ш! — остановила Лия его страшное богохульство, хотя и не могла удержаться от смеха при его нелепых словах. — Но разве обращенные ходят в церковь к лютеранам? — тихо спросила она. — Какой же ты тайный иудей? Твой отец говорит правильно. Ты будешь арестован дважды!
Посмеявшись вместе с ней, Шейлок пожал плечами и понизил голос до шепота:
— Здесь, в Толедо, епископ не может найти лучшего применения серебру, привезенному из Нового Света, как только переплавить его в вертикальную сковородку.
Лия хихикнула.
— А люди называют хлеб «телом Христовым» и облизываются. Вампиры!
— Тише!
— Четыреста фунтов серебра из Новой Испании! Это могло бы прокормить тех безногих бедняков в течение пяти лет. — Шейлок махнул рукой назад, хотя теперь они проходили мимо полных прилавков на площади де Аюншамьенто и кучка бедняков уже исчезла из виду. — Однажды я видел оборванную женщину, стоящую на коленях перед нарисованной Непорочной Девой в одной из часовен. На ней была жемчужная корона и золотой крест на груди.
— У нищей?
— Ага… смеешься над бедняжкой.
— Нет, — быстро проговорила Лия. — Только над тобой.
— Послушай тогда, как бедняки нежно любят свои статуи. Я шепнул ей, что на один только золотой крест на статуе она могла бы купить себе ферму крупного рогатого скота за городскими стенами, если бы его переплавил мой кузин Хосеа, у которого миленькая маленькая кузница на улице де Аве Мария…
