Мозаичное панно застывает в кадре.
. . .
Когда Герральдий молчит, Верика чувствует на себе пик атмосферного давления. Ей не нравится, когда на ней заостряют внимание. Поэтому Герральдий терпеливо ждет. Время еще пока есть. Верика сбрасывает с себя груз нависшего молчания, поднимается к потолку и взирает на Герральдия чуть свысока:
– Это значит не обращать внимания на часы.
– Чтобы целенаправленность происходила с ювелирной точностью. Порой мгновения притираются так плотно, что между ними не просочится даже дух времени.
«Бомм!», пауза, «бомм» и еще раз – «бомм».
Большое сердце теряет очертания.
…неуместная и несвоевременная брань
Герральдий снимает безуголку и выбирает самую удобную в своем положении позицию. Он ложится между небом и землей.
И вот что он отсюда может набдюдать. Поверхности сегодня не видно, и это к лучшему. Левая часть круглого окна плотно закрыта курчавыми серо-голубыми портьерами, а правая половина чистеет прозрачной голубизной, по которой проплывает бледный полумесяц, рожками вниз.
– Целых полмесяца! – изумляется Герральдий.
В облаках появляются просветы, но их ловко заштопывает ветер-невидимка. Герральдий видит нарядное платье вселенской невесты. Белое, пышное, вьющееся в невесомости. Фата продлевается далеко за вертикант. Тишина. Правое и левое полушария безмолвствуют.
. . .
Поверхность оперативно приближается.
– Надо вызывать Герральдия!
– Но он вот он – спит!
– Это значит, что он где-то далеко. Нам надо его разбудить!
Аэрофаг приближается к земле. Верика безмолвной улыбкой извлекает погрузившегося в сон Герральдия на белый свет. Герральдий смотрит в лобовое стекло. Перед ним карта незнакомой местности. Он сильно втягивает воздух и берется за самую большую рукоятку:
– Б-р-р! Бр-р! Бр-р-рось…
Картинка на экране затуманивается, затем рассеивается, и Верика видит, как мимо проносятся стога сена, роща, птицеферма. Герральдий прехватывает рычаг поменьше:
– Щ-щ-щ! Щ-щ-щас…
Герральдий легонько нажимает мизинцем на маленькую аккуратненькую перламутровую кнопочку розового цвета:
– С-с-с! С-с-стоп.
Происходит сильный резкий толчок, и все переворачивается с ног на голову.
. . .
– Выпустите нас отсюда немедленно!
– По инструкции необходимо дождаться полной остановки самолета! – строго крякает репродуктор.
– По инструкции это уже не самолет.
Террофаг останавливается в пыли кукурузного поля.
Таким образом, назрел час агрокультуры…
Стоя на обычном краю, Герральдий с удивлением обнаруживает то, что он искал так долго и так далеко отсюда. Река Воя вертится у него под ногами. Он совмещает проекцию зрительной карты с подножной. Так оно и есть. Задумчивый Герральдий долгое время сидит под струями падающей воды и приходит к выводу, что он не в силах постичь закона естественного слияния. Это намного проще и совершеннее человеческого. Вот уже несколько часов он наблюдает за огоньком свечи, сидя на кончике секундной стрелки, подрагивающей с каждым щелчком, и наконец видит ореол явленного отсвета. Это как застывший светящийся туман с тончайшими кристаллическими иголочками.
У Герральдия начинает пощипывать глаза от шипяще-искрящихся слез. Он со свистом чихает, словно разболтанная бутылка с сидром.
Облако рассеивается. Герральдий поспешно затыкает нос, но прежний отсвет безвозвратен. Такова природа сияния.
…очень тонкая материя
Герральдий иногда рассказывает истории о таких персонажах, которые просто не могли не повлиять на ход событий. Например, он вспоминает одну из совершенствовательниц своего времени, облагораживавшую собой целые пространства. Все специалисты в один голос подтверждают: «Да, да, да! Помним, помним! Как же, как же».
Речь идет об одной давней знакомой, которая из простого любопытства однажды преобразила свою внешность. Затем решила изменить одежду, мебель, квартиру, парадное, улицу, город, и вдруг ей пришла мысль усовершенствовать внутреннюю сторону своей жизни. То есть взглянуть на нее с неизведанной стороны. И ей удалось это. Далее ей предстояло осуществить что-нибудь поистине грандиозное или, как выражается Хопнесса, – встряхнуть космическую пыль.
И вот недавно Герральдию поступило сообщение в форме долгожданного известия, что мир наконец-то изменился. Мир изменился!
– А почему бы ему, собственно, не измениться, если он делает это ежемгновенно? – звучит язвительная реплика из книги.
Птица Очевидия с готовностью кивает хохолком:
– Вот то-то и оно. Глазом моргнуть не успеваешь! – Она попеременно хлопает глазами: одним быстро, другим медленно.
. . .
Сколько Герральдий ни пытается, он не может усмирить даже бурю в стакане. Разгонит водоворот, а остановить не может. Сколько кораблей затонуло в этом море! Герральдий печально вздыхает.
Наступает традиционный час неторопливой чайной ложки.
Герральдий молча наблюдает движение круговерти. Перед ним проносятся горы, долины, моря, песочные берега.
– О чем ты думаешь? – интересуется Верика.
– Ни о чем.
– Как можно думать ни о чем?
– Никак. Я хотел выразиться, что не думаю ни о чем.
– Разве можно не думать ни о чем, глядя на это! – Верика указывает на карусель происходящего.
Герральдий озадачен и поэтому вынужден воспользоваться художественной паузой. Картины мелькают с такой скоростью, что его относит назад. А там северный ветер сдувает все без разбору. Герральдий машинально хватается за хвост жуженота, а тот, хотя и маленький, но все же вытягивает его обратно на тихую орбиту. Герральдий поправляет взъерошенный мустаж:
«Любопытно, как они там с трехсотлетними бурями управляются?»
…час генеральной уборки первоисточников
В воздухе витает космическая пыль. Близится час выноса сора из избы.
– Не пора ли взяться за дело? – горланит Герральдий, перекрывая грохот падающих шкафов.
Кабинет вздрагивает. Герральдий, облаченный в уборочное кимоно, расшитое огурцами последнего урожая, стробоскопически быстро приближается к отражению в зеркале и задорно тюкает себя по носу. Раздается приглушенный матовый звон:
