Я объяснил ей. Этим утром я попросил торговца канцелярскими принадлежностями обрезать карты — совсем чуть-чуть — уловка, которую почти невозможно заметить. Разница столь ничтожно мала, что обнаружить ее можно лишь после тщательного сравнения. Вот она ничего и не заметила, тем более что поначалу ее внимание было отвлечено осмотром медсестры, а затем поисками крапленых карт, поэтому она не обратила внимания на такую простую ловушку. А теперь уже поздно: железные челюсти сомкнулись — она попалась.
То, что произошло затем, застало меня врасплох. Весь день, пока я с азартом готовил мой капкан, мне некогда было подумать, как я буду себя чувствовать, когда он захлопнется. Если такая мысль и мелькала у меня в голове, то я лишь представлял себе, как бросятся хвалить меня члены комитета: примутся хлопать меня по плечу и пригласят выпить с ними в знак того, что отныне я принят в их ряды, как коллега и ровня. И вот, когда долгожданный момент настал и челюсти капкана сомкнулись, поймав жертву, я вдруг почувствовал, что не испытываю никакой радости, а тем более восторга. Вкус победы оказался на самом деле горьким: к нему примешивалась неожиданная жалость к маленькой обманщице, которую я поймал с поличным.
«Преподобная» Бетти Белл Хакер смотрела на меня слезящимися глазами убитой горем старухи, и я почувствовал острый укол в самое сердце. Я попытался вырвать этот мучительный осколок раскаяния, подобно тому, как извлекают рыболовный крючок, но ничего не вышло.
Затем она наклонилась и прошептала мне в самое ухо:
— Ублюдок. Педик паршивый.
Со временем я стал вспоминать эту историю как личное достижение, которое мне еще не скоро удастся превзойти. Если, учитывая простоту примененного мной способа «контроля» испытуемой, эта гордость покажется вам странной, то могу лишь сказать, что именно простота часто является залогом успеха эксперимента, именно она позволяет преодолеть опасные воды, кишащие всезнайками-рецензентами, и благополучно достичь порта, или, в данном случае, публикации. На отбор статей в «Сайентифик американ» не влияли пристрастия, присущие академическим изданиям, и все же я вновь пережил ощущение личной победы, когда отчет Фокса о деле Хакер, преодолев все внутренние редакторские препоны, появился наконец в осеннем номере 1923 года под заглавием «Поражение еще одного медиума».
И снова мое имя никак не упоминалось. Но на этот раз это уже не воспринималось мной столь болезненно. Я-то знал, что именно мои усилия привели к успеху, и мне было довольно, что Маклафлин знает это.
Как я и предполагал, этот успех стал вершиной моих достижений. Вслед за «преподобной» Хакер в последующие недели экспертизе подверглись еще два медиума, но это были птицы невысокого полета, разоблачить которых не составило труда. Один был фотографом из Род-Айленда. Он попытался выдать снимки, сделанные с двойной экспозицией, за фотографии духов. Когда же члены экспертного комитета предложили ему сделать аналогичные снимки, используя проверенные ими пластины, таинственные изображения загадочным образом перестали появляться. Второй медиум оказался пациентом психиатрической клиники и, как выяснилось, был знаменит своими побегами, о чем эксперты узнали после звонка из Денверского дома для умалишенных. В обоих случаях я был лишь зрителем, так что не стану их описывать.
К середине октября редактор «Сайентифик американ» начал ворчать, что, возможно, критики журнала правы: дескать, что Маклафлин и члены его комитета в самом деле занимаются «охотой на ведьм». Эксперты подвергли испытанию четырех претендентов и всех отвергли. Уж не слишком ли высоки их требования? 1923 год подходил к концу, и редактор опасался, что интерес подписчиков к поискам медиума в новом году не сохранится. Во всяком случае, рядовым читателям журнала не было никакого дела до высоких принципов членов экспертного комитета; они ждали развлечений и желали их получить — короче говоря, редактору нужен небольшой спектакль, и только. На скептицизме тиражи не поднимешь. Конечно, поначалу было забавно следить за тем, как эксперты выводили на чистую воду всех этих горе-медиумов, но не пора ли дать читателям восхитительный финал?
«Нет, не пора», — ответил Маклафлин в весьма резком письме редактору «Сайентифик американ», датированном октябрем 1923 года; за этим письмом на следующий день последовало обращение к членам комитета, содержавшее призыв к бдительности.
«Джентльмены, — писал профессор, — наша задача не только быть судьями в данном конкурсе. Мы должны определить истину. Нас просили защищать интересы общества, а не потакать его нетерпению. Публика может позволить себе увлекаться, но нам следует сохранять хладнокровие. Публика может быть легковерной, но мы обязаны подвергать все сомнениям. И прежде всего, джентльмены, когда публика требует от нас решения, мы должны проявить решимость».
Помню, как потрясло меня это письмо, когда я прочел его черновик в кабинете Маклафлина. Слова профессора, несомненно, укрепили мою решимость, впрочем, от меня ничего не зависело. Первым проявил слабость Фокс. За неделю до письма профессора сей прислужник «Сайентифик американ» распространил свое письмо, в котором выражал удивление, почему члены комитета столь пристрастны к испытуемым медиумам.
«Так ли велик грех, — вопрошал Фокс, — если честный медиум нет-нет да и прибегнет к какой-нибудь уловке, раз сами духи провоцируют его на это?»
Подобные разглагольствования особенно раздражали Маклафлина — и в науке, и в жизни. Поэтому большую часть ноября он провел в переговорах — письменных, телеграфных и телефонных — с Ричардсоном и Флинном, которых пытался отвратить от сомнительных доводов Фокса.
И вот в разгар этих переговоров, одним осенним днем, Маклафлин получил неожиданное письмо в молочно-белом конверте из веленевой бумаги. Оно было отправлено из Кроуборо в Суссексе. Автор письма сообщал, что с большим интересом следит за экспериментом «Сайентифик американ» из своего поместья на юге Англии и хочет привлечь внимание комитета к некоей миссис Артур Кроули — молодой особе, проживающей в Филадельфии, которая обладает «самыми удивительными способностями медиума, какие мне когда-либо приходилось наблюдать». Письмо было подписано сэром Артуром Конан Дойлом.
В те времена Конан Дойл считался одним из самых выдающихся специалистов в психиатрии — некоторые назвали бы его светилом — и принадлежал к тем, кто не сомневался в реальности спиритических явлений. Маклафлин познакомился с писателем, когда был президентом Британского общества психических исследований, в ту пору он несколько раз имел честь быть гостем сэра Артура и леди Дойл в их поместье Виндлесхэм в Суссексе, где воочию мог убедиться, как серьезно супруги относятся к психическим исследованиям, не говоря уже об их новообретенной религии. Впервые Конан Дойл публично провозгласил свою веру в спиритуализм в октябре 1917 года на заседании Лондонского спиритического общества. Многие полагали, что этот интерес был спровоцирован гибелью на войне сына писателя — Кингсли, но на самом деле, как объяснил мне Маклафлин, семена его интереса были заронены еще в прошлом веке, когда Дойл молодым врачом участвовал в спиритических сеансах. С годами семена пустили корни, а затем это ползучее растение разрослось настолько широко, что грозило вытеснить злаки, приносившие стабильный доход, а именно занятия литературой. Ныне Конан Дойл все меньше времени уделял литературному труду и все больше часов проводил на сеансах и публичных лекциях. Подобное времяпрепровождение вполне достойно отошедшего от дел писателя, если бы Конан Дойл относился к исследованиям с рассудочностью ученого, однако они с леди Дойл столь истово отдались своему увлечению, что их друзья начали опасаться, как бы сия ползучая трава не расшатала камни фундамента.
